«Это похоже на обезьянку с очень тонким хвостом, это на рыбку в пруду, это на рыбку в море… Посмотри, вот это как будто лодка плывет туда и обратно. Я нарисовала маленькую-маленькую лодочку, я нарисовала большую лодку. Смотри, я нарисовала имя Топси и Тима. Я нарисовала мышку, которая играет с Агапантой… это кусочек пальца… Это маленькая кроватка, чтобы спать, а здесь подушка…»
Любой трех-четырехлетний ребенок может думать вслух; необычна только область запоминания Кушлы. По объему она была поразительной (и незапланированной). Родители не представляли себе, какова будет реакция Кушлы на их «программу чтения». Можно ли сделать какие-либо выводы относительно вероятного влияния такого чтения наизусть на формирование речи Кушлы?
Часто фраза или изречение, «перенятые» Кушлой, когда она начинала говорить, например (3–5 лет): «кошка, которая будет сидеть на ступеньках или мурлыкать у огня» (из «Маленького деревянного фермера»), казалось, выскальзывали у нее невольно. В последнее время она дает понять, что сама осознает это, например (3–8 лет): «Теперь я собираюсь идти по магазинам. Ой, мам, я забыла чековую книжку! Забыла, что кошки не летают, но прежде всего забыла, что кошки плюхаются!» («Мог, забывчивая кошка»). Смеется: «Я глупая, да?» По ее манере в этом случае было видно, что она говорит о своей интерполяции, а не о своей забывчивости.
Словарь Кушлы, несомненно, отражает ее знакомство с книгами. Слова и фразы возрастающей сложности и выразительности употребляются правильно: «не делаю ничего особенного», «изумительный вид», «ужасно испуганный», «трудный», «молчаливый», «необыкновенный», «нелепый». Во время написания этой книги, слушая «Пропустите утят» (Make Way for Duckling) Роберта Макклоски (Robert McCloskey), она почерпнула фразы «большая ответственность» и «лопаться от гордости», которые употреблены для описания отношения родителей-уток к только что вылупившимся утятам. Выражение Кушлы, нескрываемое удовольствие, не оставляло сомнений, что эти фразы, неизвестные несколько недель назад, обрели значение и стали доступными вскоре в других контекстах.
Как было сказано выше, (гл. 5, стр. 67), Кэрролл в 1939 году предположил, что заучивание наизусть представляет собой важный фактор в развитии речи и заслуживает изучения. Трудно не прийти к выводу, что если ребенок продемонстрировал способность «брать» из прочитанного вслух и заучивать слова фразы, которые затем верно употребляет в других контекстах, он таким образом пополняет свой словарный запас и, следовательно, свой познавательный багаж. Действительно, кажется, что Кушла делала и продолжает это делать: по крайней мере, в ее случае заучивание наизусть материала было вкладом в развитие ее речи.
Джоан Таф (Joan Tough), автор книги «Сосредоточьтесь на значении» (Focus on Meaning) (1973), с подзаголовком «Разговаривать с маленькими детьми полезно», предназначенной «для помощи учителям, родителям и всем, кого волнует, чтобы дети, вырастая, овладевали языком во время игры в раннем детстве», определяет домашнее окружение, дающее оптимальную возможность развития речи, которая одновременно выражает и стимулирует детское мышление. Она описывает окружение трехлетнего мальчика, в частности его отношение к взрослым в семье. Взрослый, по мнению Марка, это тот, кто «предлагает информацию, кто приглашает подумать и поспорить… Он знает, что задавать вопросы — значит получать информацию, что пытаться разрешить проблемы — значит получить одобрение и что язык возвращает жизнь прошлому опыту». Ребенок обдумывает это отношение, и пример родителей, которые сами употребляют сложные речевые формы при обсуждении, ожидании, планировании и полагании, отражается в его речи; он овладевает «инструментами мышления».
Джеймс Бриттон (James Britton) (1971) говорит, что «привычка вербализовать создается и развивается прежде всего в разговорах со взрослым», и Лурия, и Юдович (1959) в своей работе с однояйцевыми близнецами Лешей и Юрой, несомненно, показывают, что «отставание в речи и регрессивное поведение», в определенных случаях взаимосвязанные, в данном случае соответствуют программе вмешательства, которую составляют в большой мере «разговоры со взрослым».
Это у Кушлы было с самых первых дней. Даже когда казалось, что она ничего не может понимать, с ней разговаривали постоянно. Прилагались все усилия, чтобы ответить на ее вопросы и заставить ее думать. Следующая запись сделана, когда Кушле было ровно три с половиной года.
«— Мама, ты не видела лошадь?
— Нет. А где она была?
— Гм, она была… была… гм, я не могу сейчас как следует подумать.
— Она была на твоей кровати? (Имеется в виду игрушечная лошадка — М. предполагает, что игрушка, скорее всего, во дворе за дверью рядом, но хочет, чтобы Кушла сама сказала это.)
— Нет.
— Она не могла быть на верху холма, где вы играли? (Картинка.)
— Нет! Я тебе сказала, я не могу сейчас думать. Любой человек иногда не может думать. Ты говорила: „Я не могу сейчас думать“, мам. Я слышала вчера утром.
— Да, я знаю, часто я не могу вспомнить, где что-то лежит.
— (Кричит.) Нет! Не вспомнить! Именно не могу думать!»
Очень маловероятно, что Кушла понимает различие между «не могу как следует подумать» и «не могу вспомнить»; опыт показывает, что она подхватывает новое выражение и употребляет его, когда только возможно, и в течение нескольких дней после этого «не может как следует подумать» во многих случаях. Но вывод, что она играла понятиями, неизбежен. («Вчера утром» продолжает употребляться, возможно, это выражение идет от «вчера вечером».) Это выражение и многие другие показывают, как к Кушле прислушивались, поощряли ее выразить свое намерение с помощью вспомогательных подробностей, и прежде всего как для Кушлы становится возможным употреблять слова «не вместе с предметами, а вместо них», если использовать выражение Бриттона.
Нельзя ничего сказать относительно возможной биологической наследственности Кушлы. Можно сделать вывод что, если каждая из клеток ее тела содержит отклонение от нормы, то это должно касаться и клеток мозга. Следствия этого отклонения, может быть, непознаваемы, только успехи Кушлы могут дать какой-то ключ и при этом только в общей форме. Разумеется, оба ее родителя обладают интеллектом выше среднего и образованием, по, с другой стороны, хотя рассуждения относительно того, что в основном интеллект Кушлы мог быть унаследован, вероятно, никакого вывода сделать нельзя. Поэтому такие рассуждения кажутся бесполезными. Единственно, что несомненно, это то, что интеллект ее родителей и их решительное использование этого интеллекта для решения ее проблем сыграл главную роль в успехах Кушлы.
Выводы
В истории Кушлы несколько отдельных, но взаимосвязанных линий.
Ее можно рассматривать как сообщение о физическом развитии на фоне постоянного нездоровья и случающихся время от времени обострений. В то же время здесь можно проследить возникновение активного интеллекта из разума, изначально плохо обслуживаемого инструментами зрения и осязания; из разума, который, прежде всего, вполне мог быть недоразвитым.
Но если история Кушлы должна иметь значение для других детей, ее особые черты нужно определить и объяснить. А такие черты существуют.
Недостаточно сказать, что родители Кушлы были умны и решительны, отважны и терпимы, поскольку эти черты присущи многим родителям, которым приходится растить детей с физическими или умственными недостатками. И было бы неверно полагать, что они просто приложили больше усилий, чем другие родители, при осуществлении обычных способов воспитания детей с различными физическими и умственными недостатками.
История Кушлы своеобразна по природе осуществлявшегося вмешательства, а сама природа этого вмешательства определялась факторами в ее окружении, которые были описаны в предыдущих главах.
Нет нужды детально разрабатывать эти факторы дальше. Достаточно сказать, что родители Кушлы
