Суета сует. Бегство из Вампирского Узла

придавало мне сил, потому что это дитя ночи так сильно нуждалось во мне. Да, я любила его. Но, понимаешь, все это было в другой жизни. Когда в этом мире еще была магия.

Памину охватило такое дикое отчаяние, какое знакомо только молодым. Нет, она не плакала.

— Я жила лишь предвкушением встречи с тобой, — сказала она Тимми. — А теперь у меня ничего не осталось...

Нет, это несправедливо. Получается, тетя Амелия знала настоящего Тимми, Тимми из ее фантазий... а у нее не осталось даже мечты, которая помогала ей жить, в ее одиночестве и отчуждении...

Но кровь у нее на губах была такой сладкой...

— Я пойду, — тихо проговорила она. Мысль о самоубийстве молнией промелькнула в сознании. Она задумалась, было ли это всего лишь очередной детской фантазией, или она и вправду решится покончить с собой... бледное, бездыханное тело... обнаженная мертвая девочка на снегу с капельками крови, застывшими на губах... накрытая черным саваном... губы цвета спелой клубники... еще мертвее, чем она чувствует себя сейчас.

— Нет, — остановил ее Тимми, — не уходи...

Он посмотрел на нее, и его взгляд был исполнен какого-то странного желания. Она растерялась, потому что не ожидала ничего подобного. Ей казалось, что Тимми Валентайн не может испытывать страсти. Он должен быть таким же холодным и отстраненным, как и музыка его песен. Он должен парить над этим жестоким миром, словно луч лунного света, как туман, застилающий все в этой жизни. Это было волнительно и притягательно...

Он протянул ей руку и улыбнулся. Едва заметной улыбкой, такой притягательной и волнующей.

Наплыв

Пи-Джей ждал в холле, когда подъехало ее такси.

— Прости, пожалуйста... — начал он, но Хит обдала его брызгами дождя и обняла крепко-крепко, не давая договорить. Потом она села на диван, а Пи-Джей подозвал коридорного и распорядился насчет ее багажа.

— Извини, — сказал он, возвратившись к ней.

— За что мне тебя извинить? — спросила она. — О Господи, какой перелет... я почти не спала... эти кошмары...

— Извини, но не смог встретить тебя в аэропорту, — объяснил Пи-Джей. — Понимаешь, тут у нас что-то странное происходит. Я нервничаю.

— С Тимми все в порядке?

— Да. Он наверху. У себя в номере... знаешь, ему дали президентский номер, ну, тот, в котором как-то останавливался Гиммлер... три спальни... но сейчас мы к нему не пойдем, потому что... ну, он там с девочкой.

— С девочкой? Хочешь сказать, очередная поклонница? В смысле, они там что, занимаются сексом? Но я думала, Тимми не может...

— Да знаю, знаю... наверное, что-то произошло.

Хит откинулась на парчовые подушки... золотые нити кололи ее голые руки... сделала глубокий вдох. Валиум все еще действовал... или, может быть, нет? Неужели все это время, пока она летела в самолете, она еще и парила над Аппалачами, приняв облик ворона... вырывала сердца, как у той девочки... устраивала кровавые пиршества? Сны были такими живыми и яркими... как будто это были не сны, а ее собственные воспоминания. Даже здесь, в этом роскошном отеле, под хрустальными люстрами эпохи Регентства, какая-то часть ее существа — или сознания — все еще парила там, в лунном свете, над сеновалом в Кентукки. Она как наяву слышала запах сена, и крови, и пота спаривающихся лошадей.

— С ним что-то произошло. Сегодня вечером. Он как с катушек сорвался. Начал выкрикивать куски из «Волшебной флейты» каким-то скрежещущим рэпом. «Айс-Ти» с Куртом Кобейном и «Амадеусом» в одном флаконе? Я вообще ничего не понял. Осветители, кажется, просто спятили, пытаясь импровизировать, чтобы попасть в эту тему. Зрители тоже как будто с ума посходили, им все это понравилось, понравилось, что он делал... и что он пел по-немецки... только представь себе.

— Да, много странного происходит. И дома тоже. Но Хит решила, что расскажет об этом потом.

Мимо как раз проходил официант, и она попросила принести ей пирожных — кофейно-сливочных, посыпанных мускатным орехом пирожных, аромат которых заполнил собой весь холл, — и кофе. Может быть, кофеин нейтрализует действие валиума.

— А потом... понимаешь... сразу после концерта он пропал на несколько часов, уехал на такси... вместе с этой неоготической девчонкой... а потом они вернулись и сразу пошли наверх. Интересно, чем они там занимаются... может быть... ну... этим самым.

— Пи-Джей, ты такой у меня тактичный. И весь из себя покровительственный.

— Да, кофе тут замечательный. А как пахнет. — Он заказал себе чашку.

Где-то часы пробили четыре.

— А багаж... они не помешают...

— Не волнуйся. Это же президентский номер. Там несколько входов.

— А ты разве не можешь... ну, закрыть глаза, очистить свой разум и послать душу туда, наверх, в спальню?

— Я больше не занимаюсь такими вещами. Тем более что вуайеризм не согласуется с правилами этики союза шаманов.

Она рассмеялась.

И тут внезапная резкая боль пронзила ей грудь...

— С тобой все в порядке? — Пи-Джей сел на диван рядом с ней и обнял ее. Как это было приятно: обнять любимую женщину после месяцев разлуки, которые она провела у себя в Бангкоке, где подобные прилюдные проявления чувств считаются неприемлемыми. Она закрыла глаза, подставляя лицо его поцелуям. Он так пропитался мускатным запахом леса, что уже не имело значения, насколько «цивилизованным» он стал теперь. Она еще теснее прижалась к нему, но теперь между ними была эта штука, висевшая у нее на шее, такая холодная, что кожа немела и мороз пробирал до самого сердца.

Тени

Номер: парча, гобелены, роскошные ковры, богатая обивка, кожа, красное дерево, серебряное ведерко для льда, бутылка «Moet Chandon», чаша со льдом, нож для колки льда.

Памина сидела на кровати; Тимми — рядом с ней. Из-за закрытой двери, что вела в гостевую комнату, доносился шум: там носильщики укладывали багаж. На стене висела старинная, покрытая лаком картина семнадцатого века; по ящику крутили какую-то очередную серию «Я люблю Люси» с немецким дублированным переводом.

— Наши желания, они очень разные, — говорил Тимми. — Ты хочешь всего того, от чего я уже отказался. А я стремлюсь к тому, что есть в тебе, но во мне еще нет, к тому, что пока еще недостижимо... для меня... хотя я и стал человеком, и все это — из-за того, что со мной сделали две тысячи лет назад...

— И ты не можешь вернуть все как было? — спросила Памина. — Я всю жизнь слушаю твою музыку. Я слышу в ней то, чего не могут услышать другие. Это как ветер, который дует сквозь все твои песни, заброшенный всеми и такой прекрасный. Вечный ветер зимы.

— Вей, зимний ветер, вей[8], — тихо проговорил Тимми.

Памина поняла, что он не просто цитирует Шекспира... он это помнит.

— Ну хотя бы расскажи, на что это было похоже, — попросила она. — Оживи прошлое для меня. Тогда я не буду чувствовать себя такой потерянной.

— А почему ты чувствуешь себя потерянной?

— Я не знаю.

«Может быть, я и знаю почему, — подумала Па-мина, — но мне не хочется задумываться об этом».

— Когда-то я ходил к психоаналитику, — сказал Тимми. — Она практически стала для меня матерью. Она возвращала меня назад... назад во времени. Я как будто входил в большой старый дом, но этот дом был внутри, у меня в сознании... потом я отпирал двери одну за другой...

— Как в «Замке герцога Синяя Борода», — перебила его Памина, вспомнив, что это была одна из лучших ролей ее тетки. Она ходила на эту оперу, когда там пела тетя Амелия. Ей тогда было всего семь лет. Там