«Пора-пора-порадуемся на своем веку мы с Олькой сумасшедшей счастливому клинку… Сейчас возьмет и зарежет… В час когда мерца-а-анье звезды разольют, и на мир в молча-а-анье ночь и мрак сойдут… Нет. Не зарежет».
Она вытерла руки стареньким махровым полотенцем, вошла в комнату и села за стол. Бурмистров исчез на кухне и вернулся с блюдом в руках. На блюде лежали куски жареной курицы с вареным картофелем и огурцами. Он зашел справа от Оли и стал осторожно наполнять ее тарелку.
– Это вы сами приготовили? – спросила Оля.
– Нет, что вы… я готовить совсем не… это… – Закончив, он скрылся с блюдом на кухне, быстро вернулся, снял с кровати подушку и, держа ее перед собой, встал перед Олей.
– А это зачем? – посмотрела она на подушку.
– Это… так… чтобы не очень громко… – забормотал он начинающим дрожать голосом. – Пожалуйста… можно… пожалуйста… прошу вас…
– А попить нет ничего?
– Это не надо… нельзя, – твердо произнес Бурмистров. – Ешьте, пожалуйста.
«Вот те новость!» Оля выбрала кусок поаппетитней, отрезала сочного куриного мяса и отправила в рот.
Лицо Бурмистрова мгновенно побледнело, глаза выкатились.
– И это… и это… – жалобно забормотал он.
Ольга стала есть. Курица была хорошо приготовлена.
– И это нэ-э-э… и это нэ-э-э! – замычал Бурмистров, обняв подушку.
«Наверно, курица с рынка, парная… – думала Оля, неторопливо разжевывая и глотая мясо. – Он что, снимает эту квартиру? Или знакомых просто… Ремонта лет двадцать не было… и мебель – „гей, славяне!..“»
Тело Бурмистрова охватила дрожь, он набирал со всхлипом воздуха и ревел в подушку свое «это нэ!», неотрывно глядя на куски мяса, исчезающие в Олиных губах. Дрожащие ноги его подкосились, он упал на колени.
«Смотри вокруг, вокруг…» – приказывала Оля себе.
На стареньком телевизоре стоял пластмассовый ослик.
«Иа-иа! – глянула на него Оля и чуть не поперхнулась. – И запить нечем… не спеши, дура…»
Крики Бурмистрова усилились и перешли в нечленораздельный рев, его лысина тряслась.
Оля проглотила последний кусок и отодвинула тарелку.
Бурмистров сразу смолк, обмяк и выпустил подушку из рук. Отдышавшись, он вытащил из кармана платок, вытер мокрое лицо.
– Все? – спросила Оля.
– Да, да… – Он громко высморкался.
Она встала из-за стола, прошла в коридор и стала одеваться.
– Сейчас… – заворочался на полу Бурмистров, вставая.
Прошел в коридор, помог Оле надеть плащ и протянул деньги – 125 рублей.
– Вы тогда забыли взять.
«Помнит… – Оля взяла деньги и туг же почувствовала и поняла, насколько она важна для этого плюгавого полусумасшедшего человека. – Сон какой-то…»
– Извините, Ольга… я… не могу… не смогу вас проводить… – пробормотал Бурмистров.
Выглядел он жалко.
– Тут рядом, – Оля повесила футляр на плечо.
– Через месяц… прошу вас… – Он смотрел себе под ноги на зашарканный паркет.
Оля молча кивнула и вышла.
Спустилась в лифте, тупо читая похабные надписи на деревянных дверках, вышла из сумрачного подъезда и направилась к метро.
Стоял пасмурный сентябрьский день. Но дождя не было.
«Пить хочу», – заметила Оля автомат с газировкой.
Подошла. Автомат работал, но стаканов не было. Оля вошла в продуктовый магазин. В мясном отделе толпилась очередь. Послышалась женская брань, кто-то кого-то отталкивал от прилавка. Из очереди выбралась раскрасневшаяся женщина с авоськой. Из авоськи торчали четыре пары желтых куриных ног. Женщина на ходу полуобернулась к очереди и громко произнесла:
– Курятины ей захотелось! Рвань!
И вышла из магазина.
Приступ смеха обрушился на Олю. Она громко рассмеялась, скорчилась, закрыв рот обеими ладонями, шатаясь, побрела в бакалейный; там смех согнул ее пополам, футляр слетел с плеча, она едва успела поймать его и захохотала так, что в полупустом бакалейном все притихли. Слезы брызнули у нее из глаз. Привалившись к обложенной белым кафелем колонне, Оля смеялась, стоная и качая головой.
