отказаться от ночной смены, дело затянется еще на год. А это было бы позором для руководства, а участвующим фирмам нанесло бы неисчислимый финансовый ущерб. Как ни удивительно, профсоюз не имеет ничего против ночных смен. Инженер полагает, что профсоюз помалкивает лишь постольку, поскольку сам имеет долю в доходах одной из фирм-участниц. Не противится он и работе по воскресным и праздничным дням, а второй смене по пятницам — тем более. «Сейчас работают в непрерывном цикле, — сообщил инженер. — Я уж давно не сплю. В лучшем случае прилягу передохнуть». Никак не утихнут споры между разными отделами в руководстве предприятия. Там большие разногласия из-за того, каким фирмам давать заказы. Политические соображения и тут на первом месте. Нередко довольствуются комплектующими низкого качества по той причине, что фирма, их поставляющая, ближе в политическом плане к наиболее сильной группировке в руководстве, чем фирма, поставляющая лучшую продукцию. Еще одно упущение, по словам инженера, в том, что вовремя не подумали о строительстве нескольких бараков для жен и детей рабочих. «Потому им зачастую приходится тащиться сюда за десятки километров на поезде, а чуть свет ехать обратно». Это влияет на работоспособность. Те, кто живет не на территории стройки, явно послабее будут. А предприятию они обходятся дороже еще и тем, что руководство оплачивает им железнодорожный проезд. В ночную смену их не пошлешь. О работе по воскресеньям и в праздники тоже думать нечего. «Но если бы они жили на территории, то работали бы и ночью, и в выходные». Он, инженер, будь его воля, прямо сейчас поставил бы несколько бараков для жен и детей. Это же в конечном счете окупится. Кроме того, женатые будут меньше путаться с местными девками и бабенками, меньше будет неприятностей. Ведь как оно нередко бывает: зайдет вот такой вот отец семейства из приезжих работяг в вокзальный ресторан «опрокинуть кружчонку пива», а выдует четыре-пять и уж не подумает домой ехать, а подхватит какую-нибудь девку с железной дороги и завалится с ней без затей на любой сеновал или на лежбище в какой-нибудь гостинице на отшибе. Так они проваляются три-четыре ночи и, пока не натешатся, домой не едут. А потом являются их законные и идут жаловаться к начальству, а начальству-то ничегошеньки не известно. «Если бы построили семейные бараки, ничего бы этого не было, — сказал инженер, — во всяком случае, все эти безобразия свелись бы к минимуму». Совсем избежать их, конечно, не удастся, пьяные эксцессы есть всегда и всюду, где преобладают примитивные отношения. «Где много рабочих, там и детей прорва», — говорит инженер. Первую встречную бабу или девицу они награждают ребенком. «О чем же они думают, о чем помышляют после работы?» Живодер ухмыляется и одним глотком опустошает полбокала. «В моей конторе уже устраивались сцены, такие скандалы, что никто не поверит, если рассказать», — говорит инженер. У женщин совершенно превратное представление о своих мужьях, им хоть замуж не выходи. Женщину можно выбрать, мужчину — нет. Ночная смена длится с шести вечера до пяти утра. В девять вечера и в два ночи они прерывают работу, чтобы перекусить. А ему, инженеру, и днем и ночью приходится быть на ногах. «Хоть у меня хорошие мастера и прорабы, хорошие каменщики и бетонщики, всё равно за ними глаз да глаз нужен». Мелочиться он не любит. Вот недавно жене одного рабочего пришло время рожать, так он лично заблаговременно отвез ее на своей машине в больницу. «Таким вниманием и завоевываешь симпатии», — говорит он. Живодер спрашивает, насколько глубоко предстоит врезаться в реку. «Метров на двадцать», — полагает инженер. А закончена ли укладка рельсов, без которых, как выяснилось, не обойтись? «Да», — отвечает инженер. Они взрывом откололи от скалы двадцать тысяч кубометров породы, чтобы проложить колею. «Что не было предусмотрено первоначальной сметой, — поясняет он. — Одно это потянет на несколько миллионов». Непредвиденные затраты возникают при любом строительстве. «На стадии проектирования, как правило, надо увеличивать сумму вдвое, — говорит инженер. — Многие ошибаются, идут на самообман и терпят фиаско». Сколько сооружений у нас не достроено и обречено на постепенное разрушение. «Частная фирма должна иметь в резерве по крайней мере вдвое больше, чем заложено в первоначальной смете, чтобы не провалить дело. Только государство может строить, что ему угодно и как угодно, и доведет дело до конца, потому что у государства и деньги, и уйма доходов».
Между мною и художником ложится полоса какой-то сумеречной неясности. То, что он говорит, можно уподобить косым струям отдаленного дождя, скоплению облаков над неведомой далью, бросающих тень на все окрестные земли. Он говорит: «Близость какого-либо человека рождает желание узнать его до такой степени, при которой он перестает для тебя существовать. С людьми это, должно быть, так». Затем он переходит к разговору о вчерашней прогулке, когда ему пришло в голову, что Луна не столь удалена от Земли, как разум от сердца. «Человек всегда движется в пространстве собственного сердца, вначале это так прекрасно, а потому так невыносимо позднее и так страшно на всё воздействует». Начало есть конец — в этой фразе для него заключена всеобщая посылка, «стол — это еще и окно, а окно — это еще и женщина у окна, ручей — это и горы, отражаемые его водой, город — это и воздух над ним». В этом самозавихрении «и пропадает человек… Где же выход?» Ответа нет. При вдохе ему становится нехорошо. Он говорит: «Они просто изведут себя своими идеями. Воззрениями». И спустя время: «Вначале я думал пригласить вас к себе в комнату и кое о чем побеседовать. Я слишком устал. Юность агрессивна по отношению к старости, которая втягивает голову. Давно уж втянула. Ни на минуту нет спасения от индивидов, ненавидящих всё духовное. Я всю жизнь вынужден был обороняться. Прежде всего — от женщин. Это, однако, лишь черта, подведенная под гигантской декорацией мыслей, которые меня занимают: берегитесь женщин, но пуще всего — женского начала в вас самом, оно спит и видит, как бы вас уничтожить. Уже один лишь путь к комфортной жизни, который выбирают мужчины, потребность в тепле, которую они испытывают, тяга к побрякушкам — всё это враждебно мужчине. Женщина и женское начало вообще заставляют мужчину опуститься до антимужских ощущений. Я мог бы засыпать вас жизненными примерами, указав на выдающихся мужчин, совершенно загубленных своими женами. Это всё личности, в высшей степени одаренные, самого крупного масштаба. Женская природа изначально чревата предательством. Она создана для подкопов и минирования. Это яд для духа мужчины, для духа вообще, для мужской сути. Когда всё сводится к тому, чтобы разобрать мужчину на части и не дать им вновь сложиться… С научной точки зрения женщина воплощает в себе надругательство над мужчиной… Заклятые враги мысли… Они запрещают мужьям даже газеты читать… Лишь бы не думали… Женщина — орудие разрушения и не способна к дружеским чувствам… Зачинательницы браков и детей, они не лгут только во время родов… Женщины годятся только для постели. Женщина не смыслит в игре. Она — орудие дьявола и виновница трагедии мужского племени».
Ночью из-за того, что я не мог уснуть, из-за неотвязных мыслей о самом себе мне пришлось встать, я подошел к окну посмотреть, что делается там, на улице. Но ничего не увидел. Оставаться в комнате было выше моих сил, я скоренько оделся, запер за собой дверь и спустился на первый этаж. В передней горел слабый свет. Я собирался побродить возле дома и немного пройтись по дороге. Когда-то, еще ребенком, я часто вставал среди ночи, чтобы пуститься бегом по тропинке через угол леса, и мне было страшно. Но я сам добивался этого состояния. Вот и теперь нечто похожее. Может, в лиственничный лес? — подумал я. Но, приблизившись к входной двери, я увидел, что она даже не заперта, щеколда не накинута, и тут я заметил полоску света, падавшую из зала на противоположную стену: в зале зажгли свет, возможно, потому, что услышали мои шаги. Но я понятия не имел, кто в это время мог оказаться в зале. И хоть я не знал точно, который час, время было настолько позднее, что, по моему разумению, все в доме давно спали. Сначала я не хотел идти в зал, но заставил себя сделать это и открыл дверь. В углу, возле стойки, там, где я любил сидеть сам, я увидел за столиком живодера и хозяйку. Казалось, они горячо что-то обсуждали, но они явно дурачили меня и минуту назад находились в горизонтальном положении, что можно было понять прежде всего по их не вполне одетому виду, по их измятым и бледным лицам. На столе стояли бокалы с недопитым пивом, были разбросаны куски хлеба. На столе же оказались и ботинки живодера. Он раздел ее и улегся с ней на скамью, догадался я. Волосы на голове хозяйки растрепаны, ни намека на прическу. Это сразу бросилось в глаза. Я решил тут же ретироваться, но живодер предложил посидеть с ними. Они как раз говорили об отношениях в доме, соврал он и, сгребя со стола ботинки, сбросил их на пол и сунул в них ноги, а хозяйка вновь присела и приложилась к одному из пивных бокалов. Иной раз ложиться не хочется, сказал живодер, ночью за разговором могут осенить ценные мысли, да и разговор по ночам лучше клеится. «Может, пивка?» — спросил он, и я подсел к ним. В зальчике было прохладно, меня вдруг зазнобило. Живодер встал, подошел к крану и до краев наполнил мой бокал. Он поставил его передо мной и снова сел. Хозяйка надумала продавать гостиницу, сообщил он, а ее супруг, который, как я наверняка слышал от
