Мэри Берчелл
В двух шагах от счастья
Глава 1
Она стояла на поросшем соснами холме, когда Дэвид Мэнворт впервые увидел ее и на какое-то безумное мгновение решил, что это призрак леса, который исчезнет, как только раздастся легкий шорох.
Оттуда, где стояла лесная фея, открывался вид на средневековый город внизу и окружающий его сельский пейзаж, и вдруг она развела тоненькие руки, словно желая обнять всю эту красоту. Теплый весенний душистый ветер, обдувающий цветущие взгорья Баварии, дернул за подол легкого выцветшего платья, пробежался по изгибам стройной девичьей фигурки, и Дэвид вдруг подумал, будто это было очень важно: «Слишком хрупкая…» Тут она повернулась и увидела его. Заметив удивленный взгляд больших темно-голубых глаз и смущенный жест, которым она пригладила свои блестящие волнистые волосы, Дэвид поспешил ее успокоить.
— Привет! — произнес он будничным тоном на своем родном языке. — Вы… — Потом, сообразив, собрался перейти на немецкий, но она ответила на прекрасном, хотя и со странным акцентом, английском:
— Здравствуйте. Вы тоже любуетесь? — И вновь, но на этот раз менее театрально обняла руками окружающий их пейзаж.
— Да. — Он медленно подошел поближе, потому что ему все еще казалось, что она может в любую минуту отвернуться и исчезнуть в глубине леса. Какой-то странный внутренний голос подсказал Дэвиду, что ее исчезновение станет для него потерей. — Я тут остановился, — начал он, потому что надо было что-то сказать. — Приехал из Англии несколько дней назад. Посмотрите, вон там зеленая крыша моего отеля. — И указал на «Три кроны».
Но лесная фея смотрела на него и через некоторое время, будто про себя спросила:
— Так вы из Англии?
— Да. Вы там бывали?
— Я? — Вопрос удивил ее. — Нет, конечно, нет.
— Я думал, бывали. — Он улыбнулся, с любопытством разглядывая ее. — Вы так хорошо говорите по- английски.
— Вы очень добры. — Девушка улыбнулась в ответ и по-детски вспыхнула от удовольствия. — Меня научила мама.
— Она была англичанкой?
— Нет, русской. Но она преподавала современные языки.
— Правда? — Странно, но современные языки как-то не вязались с этой загадочной девушкой. — Значит, вы тоже русская?
Она кивнула.
— Но живете здесь, в Августинберге?
Она вновь кивнула, словно не желая говорить об этом. Дэвид был заинтригован и, привыкший к тому, чтобы получать все, что пожелает, принялся ее расспрашивать:
— Покажите мне ваш дом. Его отсюда видно?
Сначала он подумал, что она откажется. Но со странным вызывающим видом девушка указала в сторону извилистой реки, за которой находились наименее населенные районы города.
— Видите церковь Святого Августина?
— Да.
— А направо ряд красных крыш?
— Да.
— За ними здания.
— Вижу.
— Вот там я и живу.
— Там? Но это похоже на казармы.
— Раньше это и были казармы. А теперь там живут пять сотен человек. Я одна из них.
— Вы? — Он был поражен и чуть смущен. — Но я не понимаю. Что теперь в этом здании?
— Это лагерь. Лагерь для перемещенных лиц.
— Вы перемещенное лицо? — Этот термин никак не вязался с такой девушкой.
— Да. У меня нет дома и нет родины. Только Россия, которой больше не существует.
— Но… — Дэвид нахмурился, пытаясь собраться с мыслями. — Вы слишком молоды, чтобы бежать от русской революции. Как вы здесь оказались?
Она медлила с ответом, и ему пришло в голову, что он проявляет непростительное любопытство.
— Извините. Возможно, вы не хотите говорить. Просто мне стало интересно…
Девушка улыбнулась прелестной мимолетной улыбкой, которая, словно луч солнца, скользнула по ее серьезному овальному личику.
— Вы очень добры, раз вас это интересует. — И он понял, что в ее словах нет иронии. Его любопытство она восприняла как проявление доброты. — Мои родители бежали из России перед войной. В течение двух десятков лет им удавалось как-то выживать при советской власти. Но это было трудно. Мои бабушки и дедушки принадлежали к дворянскому сословию. Они переселились в Чехословакию. Я тогда была ребенком. Мы жили в Праге, тяжело, но жили… Потом в 1945 году пришли русские. И мы опять бежали.
— Мы? — переспросил Дэвид.
— Мои отец, мать и я. Мать умерла четыре года назад. Это случилось в одном из лагерей в Силезии. Там было холодно, а бараки никуда не годились, — спокойно объяснила девушка.
— Господи! Хотите сказать, что она умерла от холода?
— От усталости, болезни и безнадежности. — Девушка вовсе не стремилась вызвать у него жалость. Таков был ее мир, и она принимала его, потому что за долгие годы можно научиться смиряться с неизбежным.
— В этом новом лагере лучше?
— Да. Здесь тесновато, зато зимой топят, а наши с отцом соседи очень милые люди. Это пожилая пара. Поляки. Во время войны их угнали в рабство нацисты.
— Понятно, — отозвался Дэвид, хотя на самом деле его размеренное безопасное существование мешало ему это понять. Во время войны он видел тесные лагеря. Конечно, там было опасно, страшно и неуютно, но ничто в нормальной жизни не могло сравниться с тем, о чем ему спокойным голосом рассказывала девушка.
Другие, например его тетя, играющая в отеле в бридж, или кузен Бертрам, или даже Селия, уже давно прекратили бы этот разговор. Но какое-то странное чувство — смесь изумления, любопытства и ужаса — заставило Дэвида продолжать:
— Значит, вас в комнате четверо?
— Комната большая. Она разделена одеялом, шкафом и картонкой.
Дэвид не мог себе такого представить. Ему казалось, что это оскорбление человеческого достоинства. И из-за того что был тронут до глубины души, он спросил довольно резко:
— Как вас зовут?
— Аня, — ответила она и улыбнулась, так что стали заметны ямочки на щеках, и Дэвид вдруг подумал, что это самое красивое имя, какое он когда-либо слышал.
— Аня, — повторил он, но тут, заметив, что в его голосе слышится нежность, которой невозможно найти объяснение, поспешно добавил: — А я Дэвид. Дэвид Мэнворт. Я тут с друзьями.
Она вновь стала далекой, словно призрак, исчезающий при первом крике петуха.
