предназначена? Джек-потрошитель черниговского производства.
Или просто ксенофобия - ну не любят у нас чужаков. Вот их баб любят. Сильно и изобретательно. Или смесь всего этого?
Не понимаю. И не хочу понимать. Этот народ можно и не любить, можно им не восхищаться. Но спасать его надо. От самих себя. Даже все приходящие на Русь поганые и местные князьки, которые их то стравливают, то сами режут - ерунда. По сравнению с тем, что эти люди сами делают друг с другом. Лечить и учить. Чтобы ни у кого даже желаний таких не возникало. Таких... садово-воспитательных. Кто не согласен - бить, резать, строить, вгонять в рамки, гнуть, закапывать...
И еще. Забудь, Иване, про равноправие и демократию. Если ты хочешь чтобы конкретно эта женщина была жива и относительно здорова, то изволь ею командовать. Как ты командовал в первый день и на болоте, и вы не попали к половцам. Как ты командовал на 'людоловском' хуторе, и вы ушли целыми и свободными. Изволь принимать решения за неё. И добиваться их исполнения. 'Женщина - не человек'. Изволь нести за неё ответственность. 'Демократия - сообщество джентльменов с кольтами'. Здесь - с железяками. Остальные - объекты защиты, управления и поучения. Не субъекты. И засунь всех феминисток с суфражистками в задницу. Если не хочешь вытаскивать из чьей-нибудь дамской 'передницы' раскорячившийся древесный мусор.
'Однажды мулла увидел как хаджа Насреддин бьёт дочку.
-- Что случилось?
-- Да вот, посылаю за водой. Как бы кувшин не разбила.
-- Но ведь она еще ничего не разбила. Зачем же ты наказываешь ребенка заранее?
-- Когда разобьёт - будет поздно.'
Бить женщину мне вообще... Но... Добиваться исполнения приказов означает еще и наказание.
И после проступка. Всегда. Неотвратимость наказания. И до. Чтобы помнили. Для профилактики. Для бережения. 'Что бы место свое знала'.
'Мы в ответе за всех кого приручаем'. Красиво сказано. Правильно. Только одна маленькая деталь: нельзя отвечать за чужое. За самоходное и равноправное, за неуправляемое и ненаправляемое. Так-то, 'Маленький принц'. Взнуздай, оседлай, научи поноску приносить, трели выдавать по команде, дойки подставлять по времени... А уж потом попытайся отвечать... за это прирученное.
Как мне все это... поперёк. Не хочу нести ответственность за других. Я тут маленький, слабенький. Бесправный и неправомочный. А у меня уже на шее двое взрослых. Ивашко-то тоже... смотрит снизу вверх. Господин отвечает за дела слуг своих. А еще - за их жизни, здоровье, внешний вид, кормёжку... А я просто не знаю этого мира. Не компетентен и не состоятелен. Неразумен я здесь, господи. Не могу. И не хочу.
Тогда - рассасывайся в этом мире, прими его всей душой, во всех проявлениях. Вот и такие, с крапивой, будут... А ты принимай, понимай, прощай... 'Хоть мочись в глаза - все божья роса'.
Помнишь, как тебя бесила перспектива снова стать холопом, снова надеяться только на доброту хозяина? Так вот - эти другие. Ты - не они. Не равняй себя с ними. У них двести лет 'фратерните, эгалите' за спиной нет. Это не значит: лучше-хуже. Просто факт, данный нам в ощущениях. В мерзких ощущениях вытаскивания древесины, впившейся сухими корявыми сучками в живую нежную плоть.
Согрели воды, промыл, смазал, повязки наложил, пустырника заварил. Только упаковались - кони начали бесится. Храпят, рвутся. Ивашко к коням, а я смотрю - на краю поляны волк стоит. Солнце уже высоко, на поляне светло. А под деревьями - сумерок и дымка от сырой земли. Очень похож на того, что я на той стороне встретил. Только здесь светлее было и я разглядел лучше. И ближе. Волк стоит, у меня в голове... каша. Отрезал краюху хлеба, нож оставил и так, с 'чистыми руками', к волчаре. Волки хлеба не едят. Ага. Подошёл на два шага. На землю положил и отступил. Я стою и он стоит. Потом подошёл, понюхал. Одним движением ухватил и заглотнул. Посмотрел и ушёл. Шагом, как тот. Странно как-то он ушёл...
Мистика однако. Тот тоже на утро появился. Первое утро после того, как я предков своих на хуторе поубивал. После половца не было, а вот после своих - второй раз. Очень большой. Я волков видел пару раз в прошлой жизни. Застреленного волка видел. За их шкуры тогда государство по полсотни рублей платило. Но этот... Мало того что здоровенный - окрас удивительный. От кончика носа до кончика хвоста очень тёмная серая полоса. 'Ремень' называется. Почти - чёрная. У них, у предков, что, еще и волки другие? Хотя... палеонтологи работают с костями, шкуры не сохраняются. Какой-нибудь подвид мог быть и вымереть - его и не заметят.
Стоп! Так не бывает. Я понял что странного в походке этого волка. Он ушёл иноходью. Вот откуда странное ощущение неправильности, неестественности. какой-то... чудовищности. Никто иноходью не ходит. Коней так учат. Видел как жабы так ходят. Но волки... Да хоть собаки, хоть кто. Так не бывает. Но вот же оно -- только что. И в прошлый раз - тот волк тоже.
И ни какие палеонтологи этого не поймают, не заметят.
Палеонтологи, может, и не заметят. А Ивашко заметил. И как-то от меня бочком. К поясу своему с ножом.
-- Ты чего?
-- А ты не...? Чего он тебя не тронул?
-- Зачем ему? Я же хлеба дал.
-- Ага. Хлеба. Князь-волку.
Выслушал очередную легенду. Живут на Руси люди и волки. И те, и другие - разных племён. Как среди славянских племён самым главным стала русь, так и среди волков главное племя - вот это. Они и крупнее, и ремень по спине. И ходят... как угорские иноходцы. Мало их. Но самые страшные. Медведя втроём берут. Человека, даже и оружного - одного хватает. Волкодавов против них нет. Они сами волкодавов давят. Редко их видят, еще реже живыми остаются. А тут с руки ел.
Ну, не с руки. Но чертовщины всякой суеверной мне здесь только и не хватало.
-- Не боись, Ивашко. Эти не тронут. Чувствуют во мне родственную душу.
Я пошутить хотел. А Ивашко пятиться начал, споткнулся, перепугался. Насчёт оборотней здесь... В каждом селе по свидетелю, и не по одному. И не только в волков оборачиваются предки... Пришлось и этого успокаивать.
Ладно. Тронулись.
Мы оба инстинктивно торопились уйти от страшного места. Ивашко - тот вообще, как стал нахлёстывать... Я за ним. Хорошо - воз у него тяжёлый. Конь быстро притомился. Пришлось мне, сопляку попаданскому, взрослому местному опытному мужику объяснять насчёт скоростного режима движения в колонне. На гужевой тяге.
Стоит, голову повесив. 'Да господин, больше не буду, господин'. Дальше, на первом же перекрёстке: 'Здесь свернём, господин?'. А про то какая дорога будет - только мыкает да хмыкает: 'Да вроде ничо... Мабуть.. пройдём. Болото? Так где ж их нет? Господь милостив'. Слов у меня нет - одни буквы. И те - непечатные. Тот десяток, который здесь есть, а в моей России нет. Сплошной 'юс большой йотированный'.
И еще: говорить предки не умеют. Как, впрочем, и мои современники в большинстве своём. Пока языка не понимал - все казалось: они такие умные вещи обсуждают. Что ни фраза то, поди, перл мысли средневековой древнерусской. Лучше и не знать - соседи умнее выглядят. Не владеют они членораздельной речью. Ни в смысле дикции и артикуляции, ни в смысле связного изложения. С дикцией все просто: основной пример для подражания - местный пономарь. 'Наш пономарь вашего пономаря перепономарит перевыпономарит'. А со связностью иначе.
Когда рассказывает услышанное - гладко получается, слово в слово. Память у туземцев отменная. Когда своё накатанное, по шестому разу, как Ивашко про свои походы - будто сказочника слушаешь. А вот если что-то новое нужно описать... Да хоть состояние дороги - мямлят. И не только Ивашко. И диалоги все по сути своей короткие: или идет перемусоливание с переспрашиванием, или две-три реплики - и в морду. Не говоруны. А передо мной Ивашко и вовсе... вздрагивает.
Ну почему все коллеги-попаданцы книгу чапаевского Петьки не читают? Где на первой странице: 'Сел на коня, поехал в штаб', на последней - 'Приехал в штаб, слез с коня'. А между ними - 600 страниц одного 'цок-цок'. Писать так не надо. И публиковать такое не надо. И так все русские леса на финскую бумагу вырубили. Но думать-то надо. О воздействии временного интервала на психо-эмоциональный фон. Потому что хорошо, если дорога скучная. Тогда персонаж просто думает о своём, о девичьем. Или там - о
