-- Тут не время 'что да как'. Тут время - 'чего делать-то'. Храбрит - упёртый. Ты его лучше меня знаешь. Его не переубедить. Он решил что Марьяша ему - жена неверная. Неверную жену он изведёт. Если не за один раз саблей, так за месяц кулаком. Ублюдка своего - твоего внука... За тот же месяц. Ты... ты ведь в стороне стоять не будешь. И тебя... А второго внука твоего он уже... прямо в чреве пришиб...
Аким смотрел на меня совершенно сумасшедшими глазами, закусив край рушника, которым Яков ему квас на груди вытирал, вцепившись длинными крепкими худыми пальцами в край лавки. С четверть минуты мы просто смотрели друг другу в глаза. Потом он выдохнул закушенную тряпку и шёпотом спросил:
-- И чего делать?
На такой вопрос сразу не ответишь. Я покрутил ножик в руках, подумал.
-- Лучше Марьяше вдовой живой быть, по зелёной травке ножками ходить, чем женой неверной в могиле лежать. Она баба молодая, красивая. Может, и найдёт человека себе по душе. И сыну - доброго родителя. И внуку твоему... рано еще... землёй накрываться.
Снова шёпотом, на грани истерики:
-- Зятя моего убить?! Отца внука моего извести?!
-- Отца? Он себя таким не считает. Он твоего внука ублюдком звать будет. И вскорости угробит. Может еще и сегодня. А насчёт зятя - тебе решать. Только быстро решай. Уже светло, через час-другой Храбрит и люди его очухаются. Потом не получится.
Снова пауза, закушенный рушничок. Снова шёпотом:
-- Возьмёшься?
Торговаться, ломаться, цену набивать у меня никогда не получалось.
-- Возьмусь. Цена...
-- Какая скажешь. Что тебе для дела надо?
-- Ничего. О цене. Моих людей, моё и их майно. Майно Храбрита и его людей.
О, первой проснулась жадность.
-- С какой стати? У него жена и сын есть.
-- Взятое с бою принадлежит победителю. И еще. Объявишь сегодня же меня сыном своим. Приблудным, но родителем признанным.
-- Что?! Ты чего? Ты вообще...
-- Нет так нет. Тогда готовь домовины. Две побольше, одну поменьше. Для внучка. А я пойду...
-- Куда! Сидеть!
Аким еще с минуту жевал рушничок. Потом сообразил, что ведёт себя несколько... со злостью выплюнул.
-- Но чтоб комар носа... и всех этих...
-- Нет. Разговор был об одном Храбрите. Остальные - как получится. Лишнюю кровь на себя попусту брать не буду. Решай, Аким, время уходит. После локти кусать будешь. Если будет чем.
-- По рукам.
-- Постой. Ты Якову веришь?
-- Ну.
Я широко размахнулся и швырнул хлебный ножичек в дверь. Естественно, нож не воткнулся - не метательный. Да и кидать ножи я не умею. Но грохот получился. Дверь сразу распахнулась, в проем влетел Яков. Уже в кольчуге и с мечом в руке. И остановился недоуменно разглядывая нас, сидящих на лавках на противоположных сторонах комнаты. Дед сперва открыл рот. Потом закрыл и кивнул мне - говори.
-- Заходи Яков. Господин твой, Аким Янович Рябина велит довести до тебя, первого из людей здешних, радостную новость - у Акима Яновича сын родился. Звать Иваном. Родился давно, аж почти тринадцать лет назад. От большой любви. Но не венчанной. Поскольку Аким Янович в те поры женат был. Вот и жили отец с сыном врозь и долго батюшка о сыночке ничего не знал. Сударушка господина твоего от тоски по милому-желанному померла. Сынок Иванушка сиротинушкой остался. Встал он да и пошёл по Святой Руси отца-родителя искать. Уж не ждал - не чаял. Да вот - довелось свидеться. И обнялись сын с родителем своим и облились слезами от радости. И принял родитель сына своего. Со всеми правами и обязанностями. Все понял?
Кажется, на этот раз ответное молчание было не результатом стилистического влияния древних спартанцев, а происходило от обычного на Руси, но сильно глубокого в данном конкретном случае, охреневания. Недоуменный взгляд, обращённый к Акиму, вызвал подтверждающий кивок. А я продолжал изображать сладкоголосую птицу. Не то - Сирин, не то - Кивин. Какой-то сплошной 'in', хотя весьма близко к 'out'.
-- И порешили, обретшие друг друга родственнички, меж собой так:
Сынок на имение родительское не претендует. По смерти батюшки любимого пойдёт усадьба, и земли, и иное майно Акима Яновича, кроме специально оговорённого, если на то воля его будет, сыну Марьи Акимовны. А будут и еще дети у неё - то между ними поделено будет. И доли в том наследстве сыну Иванушке не искать. А Аким Янович даст сынку своему Иванушке кров и корм в усадьбе своей. До повзросления. И всякую защиту и поучение с обучением по желанию сыночка. И людям его - тако же. И вернёт взятое у них, и отдаст еще сынку своему все что есть от зятя Храбрита Смушковича и людей его. Так ли, батюшка?
-- Ммм... Так сынок, так.
-- И быть тебе, Яков, в этом деле первым доводчиком. Свидетелем-подтвердителем.
-- Так сынок, так. А не пора ли тебе, сынок, сослужить первую службы сыновнью? Пойти- прогуляться, на поварне расстараться? А Яша за тобой приглядит-поможет.
Как-то мне не понравился взгляд Акима на своего 'холопа верного'. Бронного и оружного. Вот уберу я Храбрита. А потом Яков и меня... Только не поленом, как в прошлый раз, а вот этой железякой на поясе. Очень даже может быть. Отцу новоприобретённому отвешиваем поклон. Ну, поясного вам много будет. Достаточно головой. Но с уважением. Мы вышли с Яковом во двор.
-- Как, Яков, зарубишь новоявленного сынка хозяйского?
-- Аким скажет - зарублю.
Откровенно. Но - предположительно. Грамматически - форма будущего времени. Хотя сослагательное наклонение отсутствует... Можно попытаться выжить. Пробуем.
Мы прошлись вдоль фасада недо-терема к поварне. Солнце уже взошло, но еще стояло низко. Терем-теремок отбрасывал тень на пол-двора. Аж до колодца. Хороший будет сегодня денёк - солнечный, жаркий, на небе не облачка. Повезёт - увижу закат, не повезёт... - не увижу.
-- Слышь, Яков, а может подпереть двери да запалить её с четырёх концов?
Я ожидал возражений по типу: поварня денег стоит, а твоя голова - нет.
-- Не. Там две бабы. Жёнки мужиков наших.
Операция по ликвидации кое-кого превращается в операцию по освобождению заложниц. Кое- каких. Вот, шит факнутый, как же туда забраться? К нам постепенно подтягивался народ. Мужики дворовые. Дворня. Как и все мужчины в этой стране во все времена в затруднительном состоянии - я почесал тыковку. Не помогло. Ага, понял - вот чего мне не хватает. Девчушка лет восьми смело всунулась в мужской круг и глядя мне в глаза сказала:
-- Тама мамка моя. Тама её мужики злые мучают. Ты пойди - вынь её оттудова.
-- Платок дашь?
Девчушка открыла рот, поморгала. Потом сдёрнула с головы платочек и протянула мне. Мужики, несколько ошалевши, могли наблюдать процесс прикрытия подростковой плеши банданой из девчачьего платочка.
-- Яков, а где дрючок мой березовый? Когда ты меня поленом бил - он у меня в руке был.
-- Там (И мотнул головой в сторону поварни).
-- Глянь-ка на меня повнимательнее: ни ножей, ни мечей на мне нет. Хорошо видишь? Всем видно?
-- Ну... да... а чего ж... (ответ утвердительный, исполняется хором селян)
-- Ну и стойте здесь. А я пошёл. Дрючок свой искать.
Передние двери в поварне заперты изнутри. Даже оконца по фасаду заткнуты. Затычка оконная
