— Я слышала, вы тоже были на ножах, — заметила Ева, когда я пересказала все пожелания от остальных сотрудников посольства и исчерпала репертуар служебных анекдотов, включая ее любимые, в которых я представала в глупом и незавидном свете.
— Мистер Фицджеральд сказал вам, верно? — спросила я, смущенно глядя на шрам в виде лепестка на моем запястье.
— Джеймс? Да, он рассказывает почти обо всем, что происходит.
— Он очень добр, — сказала я.
— Он такой. Суровый, но добрый. — Ее красивые глаза сощурились. — Но если хотите маленький совет…
Я не хотела. О, как я не хотела! Но знала, что неотвратимо получу его.
— Не перепутайте.
— Что? — спросила я, не смотря на нее и заливаясь краской.
— Доброту с чем-то…
— С чем?
— Другим.
— Например?
— Скажем, любовью. Джеймс — очень своеобразная личность. Его сердце… — Она тряхнула небольшим бумажным пакетом в руке.
— Заперто, как его драгоценная канцелярия, — горько и сердито ответила я и встала.
Ева Трент смотрела на меня с холодным удивлением. Она открыла красивые губы, чтобы дать достойный отпор, но я была избавлена от него. В дверь раздался стук, небрежный, словно человек имел право войти. Мистер Фицджеральд, я была уверена, от досады краснея еще гуще.
Вошел высокий нервный мужчина в белом халате. Он появился в дверном проеме балкона и посмотрел сквозь меня, словно я невидимка или сделана из стекла, как и окно.
— Ну-у, — спросил он вечно популярную, вечно окруженную заботой Еву с протяжным канадским акцентом, — и как сегодня поживает моя маленькая пациентка?
Я незаметно удалилась, меня не окликнули и не попрощались. Я вытерла слезы в тихом, слишком быстром лифте. Когда я попрощалась с улыбающейся регистраторшей, то была решительной, собранной и с сухими глазами.
— Hasta la vista[14], — сказала она. — Возвращайтесь скорее.
Никогда, думала я, никогда. Я побывала в клинике. Рана прижжена. Но никогда сюда не вернусь. И больше не влюблюсь даже чуточку. С равной уверенностью я могла добавить: и никогда человек, которого я люблю, не полюбит меня.
Глава 14
— «Никогда» — слово, которое никогда не появляется в чарагвайском словаре, — пошутил дон Рамон в ответ на мой шепот: «Я думала, вы никогда сюда не придете».
Это произошло во время приема в резиденции на следующую субботу. Дон Рамон только что вошел, поцеловал руку миссис Малленпорт, щелкнул каблуками его превосходительству, низко склонился к руке Хестер, касаясь ее губами в самой строгой манере чарагвайцев по отношению к не состоящим в браке девушкам, или, возможно, потому, что они ненавидели друг друга. Потом подошел к столу, где я помогала Чико подавать стаканы. Он рассмеялся над моим удивленным видом.
— Даже вы, уравновешенные британцы, — продолжал дон Рамон, — вместо «никогда» говорите «когда полетят свиньи». А теперь, пуф, свиньи летают каждый день. Если такое происходит даже в разумной Англии, то случается и здесь, в волшебном Чарагвае. — Он поднял стакан, который я ему подала. — Все меняется, так что даже невозможное возможно. — Он улыбнулся, но его глаза тревожно сверкали, словно этот вечер почему-то очень важен для него.
Дон Рамон был одет формально — в безупречный белый костюм, его темные волосы тщательно причесаны. Он невероятно красив, подумала я. И все же я думала об этом с возникшей дистанции. Заново возникшей.
— Вы подразумеваете, сеньорита, что я не часто бываю здесь на этих формальных приемах, что я предпочитаю мою страну и простых людей?
— А иногда и людей из других стран, — улыбнулась я.
— Ах, вы насмехаетесь. Напоминаете о моем нетрадиционном появлении в гасиенде «Дель Ортега»?
Я кивнула. Полагаю, я выглядела довольно сурово, поскольку он тревожно спросил:
— Я ведь не вызвал вашего недовольства, сеньорита?
Я отрицательно покачала головой.
— Но той ночью, когда я поцеловал вас в моем автомобиле, когда вы нашли Петизо, — поклонился он, — за это я покорнейше прошу прощения.
— Все в порядке. Это был только поцелуй на ночь.
— Но непростительный. Я, как у вас говорят, быстро завожусь. Слишком порывист. Я не имел права использовать вас таким способом.
«Обращение» лучшее слово, чем «использование», подумала я. Но, естественно, я не поправила его.
— Я — очень несовершенный человек. — Он смотрел с искренним и слишком ненужным раскаянием.
— Ничего, — убежденно заверила я его. — Я люблю несовершенных людей.
— А я люблю вас, сеньорита.
Хотя нас окружали группы элегантных людей, звучали громкие разговоры, смех и звон стаканов, казалось, именно в этот момент наступило грозовое затишье. Несколько голов повернулись к нам, затем тактично отвернулись.
— Можно вас прервать, чтобы взять стакан? — вежливо спросил слишком знакомый голос.
Я оглянулась. Мистер Фиццжеральд, одетый так же, как дон Рамон, выглядел не только красивым, но сильным и способным. И я заметила это с ужасной быстротой.
— Что сегодня подают, Мадлен?
— Я не знаю, мистер Фиццжеральд. Какой-то сорт фруктового джулепа.
— Джеймс, — мягко поправил он, — в обществе.
— Простите, сеньорита Мадруга, — вставил дон Рамон, — что я монополизирую ваше внимание и отвлекаю от служебных обязанностей.
Он поклонился мне, щелкнул каблуками Джеймсу и отошел к группе, окружающей его превосходительство.
— Как он вас назвал? — насмешливо спросил мистер Фицджеральд. — Мадруга?
Я кивнула, вспыхивая от смущения, что меня называют, пусть и в Чарагвае, таким очаровательным именем.
Он взглянул на меня над кромкой стакана. Затем холодно сказал, меняя тему:
— Не следует больше помогать Чико с напитками. Миссис Малленпорт не хотела бы этого. — Он посмотрел на часы. — Еще пятнадцать минут, затем переходите от группы к группе. Так всегда поступала Ева.
Я ничего не сказала. Я видела его голову и плечи, когда он пробирался через толпу. Один или два раза я слышала его голос и странно заразительный, смех. В конце этих пятнадцати минут я покинула Чико и приступила к довольно пугающей задаче циркулировать.
Меня подозвала мягкосердечная, как всегда, Мораг. На ней была недавно выстиранная белая блузка и чистая гобеленовая юбка. За все время пребывания в Чарагвае я не видела ее в другой одежде. И я редко видела ее во внеслужебное время без преданного Алекса Эщфорда на буксире.
— Мы проверяем транспорт и сопровождающих лиц в День Ананда.
