потерпел фиаско. Он… он сам избрал себе меру наказания за то, что совершил…
— Знаете, мне удалось переговорить с адвокатом, которого назначили для защиты вашего сына, — поспешно вставил я. — Его фамилия Топакьян.
— Я не виделся с его защитником, хотя мне это и предлагали. После того как Ричард… расстался с жизнью… встреча с адвокатом, согласитесь, потеряла смысл. Да и не смог бы я с ним разговаривать.
— Да, я вас понимаю, — кивнул я, застегивая молнию на куртке. — Между прочим, по словам Топакьяна, Ричард не мог, как ни старался, вспомнить, что совершил убийство.
— Вот как!..
— Вы с ним на эту тему говорили?
На секунду Вэндерпол замешкался, и мне показалось, что ответа я так и не дождусь, но он вдруг резко тряхнул головой.
— Хорошо, буду откровенен до конца. Какая теперь разница?.. Не исключаю, что он говорил с этим Топакьяном искренне — в тот момент. Может, в ту минуту его мозг был затуманен… — Снова тяжелый, прерывистый вздох. — Не знаю. Лично мне Ричард признался, что убил ее. Сказал, что сам не понимал, что на него нашло, но он ее убил.
— Свои действия он чем-нибудь пояснил? Говорил о побудивших его причинах?
— О причинах? При чем тут какие-то причины, мистер Скаддер? Мне, по крайней мере, и так все ясно.
— Но что же он все-таки вам сказал? Поймите, это важно.
Вэндерпол туманно уставился куда-то поверх моего плеча. Было видно, что он мучительно подбирает нужные слова. Наконец я вновь услышал негромкий голос:
— Ричард сказал, что в какой-то миг вдруг совершенно явственно увидел перед собой ее настоящее лицо. И добавил, что это было похоже на стоп-кадр — на секунду ему явился истинный лик дьявола, на один неуловимый миг, — и он сразу понял, что должен немедленно его уничтожить.
— Вы как будто считаете, что он сделал благое дело?
Он уставился на меня, оцепенев, с вытаращенными глазами.
— Нет! О, нет! — искренне воскликнул он, и лицо скривилось в мучительной гримасе. — Никогда! Ни за что! Ни один человек не имеет права взять на себя функцию Бога. Известно же: «Мне отмщение, и аз воздам». Наше земное существование в руке Господа. Человек не властен в жизни и смерти.
Я уж было нажал на дверную ручку, но все-таки что-то заставило меня помедлить.
— Скажите, пожалуйста, что же вы сказали сыну?
— Да что сказал? О чем было говорить? Вы понимаете мое состояние. Мой сын испросил у меня прощения… — Я близко увидел его голубые глаза, увеличенные толстыми линзами очков, полные слез. — И я благословил его. И призвал его обратиться за прощением к Господу. И надеюсь, что это случилось. Я могу только надеяться на это.
Глава восьмая
Из кровати я выбрался тогда, когда предрассветное небо еще только начинало немного светлеть. Головная боль так и не прошла, а посему я, спотыкаясь и опрокидывая стулья, дошел до ванной комнаты, на ощупь нашел две таблетки аспирина, с омерзением сунул их в рот, запил водой из-под крана и забрался под горячий душ. Это помогло — когда я накрепко растерся махровым полотенцем и надел чистое белье, молоточки в голове практически перестали бить по наковальне.
В мозгу лихорадочно крутились обрывки разговоров, которые я вел накануне. Из Бруклина я вернулся едва живым от дикой головной боли и отчаянной жажды…
Справиться со вторым неудобством мне показалось более насущным. Поэтому я захотел немедленно наведаться в бар Армстронга, но прежде решил позвонить в Лонг-Айленд Аните. Я услышал о том, что мальчики здоровы, а сейчас уже спят, что они с радостью приедут в Нью-Йорк повидаться с папой, можно и с ночевкой, если получится. Пришлось сказать, что я безмерно рад их видеть, но сейчас как раз занят важным делом. «Дети сапожника ходят босыми», — напоследок добавил я. Не уверен, что Анита меня поняла.
У Армстронга Трина как раз готовилась сдавать смену. Я ее перехватил, угостил коктейлем из виски и мятного ликера и немного ввел в курс дела, которым занимался.
— Представляешь, детка, его мать умерла, когда ему было всего шесть или семь лет! Я об этом и не знал…
— А что, Мэт, это так важно?
— Понятия не имею, если честно.
Когда Трина ушла, я заказал себе еще две порции виски. Хотел взять гамбургер, но оказалось, что кухня уже не работает. С горя пришлось взять еще виски. Когда пришел домой, точно не помню. На часы не смотрел.
Итак, я отправился на Рэд-Флэйм, где позавтракал, выпив напоследок изрядное количество кофе. Поразмыслив, не позвонить ли Хэннифорду в его офис, решил, что с этим можно погодить, и отправился на Кристофер-стрит, а там уж прямиком на почту.
Солидного вида служащий объяснил мне, что невостребованная корреспонденция хранится ровно год, после чего адреса заносятся в специальную картотеку, а сами письма сжигаются.
Я, выждав момент, намекнул, что было бы совсем неплохо заглянуть в картотеку, на что он, выпучив глаза, заявил, что вовсе не обязан заниматься чужими делами, что он и без того страшно занят и что со времен Бенджамина Франклина почтовые служащие не выполняли сверхурочных поручений.
Намек я понял и тут же сунул в его ладонь, которой он красноречиво размахивал перед моим лицом, десятидолларовую банкноту. Он мгновенно закрыл рот, лицо его вытянулось от безмерного изумления — то ли от моей догадливости, то ли от величины полученной суммы. Так или иначе, результат был достигнут: он исчез где-то в глубинах служебных помещений и через три минуты явился, держа в руках искомый адрес: Марсия Мэйзл, Восточная Восемьдесят четвертая улица, недалеко от Йорк-авеню.
По указанному адресу я обнаружил высоченное здание с подземным гаражом и вестибюлем, в котором свободно мог разместиться небольшой аэродром. Там был даже водопадик с выложенным галькой дном и растениями из пластика.
В списке жильцов фамилия Мэйзл не значилась, и солидного вида швейцар ничего о таковой не знал. Каким-то чудом мне удалось отыскать управляющего, который сообщил, что интересующая меня дама несколько месяцев назад вышла замуж и уехала. Теперь ее зовут миссис Гералд Тэл. Порывшись в бумагах, он нашел и адрес в Мамаронеке.
В справочной я узнал номер ее телефона и сразу же позвонил. Первые три раза не увенчались успехом — занято, занято, занято. Но я всегда отличался упорством. С четвертого захода в трубке раздался женский голосок.
— Миссис Тэл? — спросил я.
— Да, я слушаю.
— Мое имя Мэтью Скаддер. Мне нужно поговорить с вами о Венди Хэннифорд.
Наступила долгая пауза. Настолько долгая, что у меня возникла мысль, не ошибся ли я номером. Вчера в стенном шкафу в квартире Венди я отыскал пару старых журналов, а на них — имя Марсии Мэйзл. Может, где-то вкралась ошибка? Ведь не исключено, что тот почтовый служащий мог дать адрес какой- нибудь другой Мэйзл, а управляющий — достать не ту карточку.
Она наконец заговорила:
— Что же вы от меня хотите?
— Всего-навсего задать несколько вопросов.
— Почему именно мне?
— Ну, вы же жили вместе с Венди на Бетьюн-стрит.
В трубке послышался сдавленный вздох.
