— Вот если бы можно было устроить его в клинику в Швейцарии! — вздыхает Аттия.
— Это его единственный шанс, — говорит доктор.
— Ноди пытался его убедить, но он отправил его подальше, — с живостью объясняет Аттия. — Может быть, ты попытаешься? Кто знает, как он отнесется к мнению врача?
— Я уже пытался. Он пригрозил мне.
— Доктор, а можно ли успокоить его, когда на него находит приступ?
— Нет. Это уже такая стадия. Его может спасти только клиническое лечение.
Аттия удручен. Он передает Ноди слова доктора. Тот тоже сникает. Бухезайхе и Аттия дали ему понять, что видят в нем преемника Лутреля. Дано разделяет их мнение. Но Ноди не обладает тщеславием, по крайней мере сейчас, когда ему всего двадцать четыре года. Он искренне переживает за Пьера, наблюдая его деградацию.
— Не можем же мы сидеть сложа руки! — возмущается Большой Жо.
Но что можно сделать с Лутрелем, который напивается уже в десять часов утра, огрызается и угрожает даже своим близким друзьям?
— Воровской мир боится Пьера, — заявляет однажды Ноди. — Настанет день, когда какой-нибудь сутенер сдаст его полиции, чтобы избавиться от него…
Этой угрозой не стоит пренебрегать. Пьер пользовался уважением воровской среды, сейчас среда готова принести его в жертву. Полиция днем и ночью ищет его, устраивает облавы, проверки, нарушая налаженный уклад жизни сутенеров и мелких мошенников. Полиция преследует свою цель: рано или поздно кто-нибудь устанет, захочет вернуть себе спокойную жизнь и выдаст его. Взять, к примеру, безмятежную жизнь какого-либо сутенера. Он встает обычно в полдень, спускается в кафе выпить аперитив с друзьями, затем отправляется на бега в Отей, Лоншан или Венсен, едет к своему портному, играет в карты с приятелями, обедает и ужинает в ресторане, идет в кино, затем собирает деньги с трех или четырех женщин, работающих на него. Представьте, что полиция каждый вечер беспокоит его, портит ему настроение, лишает его дохода: его жизнь не приносит ему больше радости, он терпит финансовый крах. А если к этим неудобствам еще добавить проигрыш на бегах, то это уже настоящая катастрофа! Голод. Что сделает разорившийся сутенер? Он выяснит, из-за кого он терпит такие лишения, и сдаст этого человека полицейским. Все хотят жить. Разве справедливо, чтобы из-за одного человека все страдали? Нет.
Банда Лутреля знает о перемене настроения в среде. Закон молчания, якобы царящий там, это всего лишь миф. Аттия, Ноди, Бухезайхе и Дано особенно опасаются крутых, которых они убирают, пока те не стали разговорчивыми. Да, эта четверка и Лутрель — особые люди. Они — убийцы, и воры опасаются их. Война и оккупация поставили их вне общества. Они могут рассчитывать только на самих себя. В это смутное время, когда жизнь человека стоит недорого, Жо, Абель, Жорж, Рэймон и Пьер создали свою собственную мораль, свой идеал. Их пятеро, связанных между собой, как пальцы одной руки, пятеро беспощадных и отчаянных, сплотившихся под флагом дружбы в предчувствии неизбежного кровавого конца. Их конца.
Ноди может с точностью указать на то время, когда Пьер начал прибегать к алкоголю как к средству бежать от действительности. Это было четвертого ноября. Пьер разработал блестящий план налета на двух транспортировщиков денежных средств французского банка, эскортируемых вооруженными полицейскими.
«Дело по моему вкусу, с хронометром в голове», — объяснил тогда Чокнутый своим друзьям с необычным энтузиазмом.
Собравшись в углу большого зала «Фуке», возле окна, выходящего на авеню Георга Пятого, одетые в черные костюмы в узкую белую полоску, друзья слушают Лутреля.
— Мы выйдем на сцену, когда квартет пройдет мимо Версальской церкви. Абель и Жорж подойдут к конвоирам и полицейским. В тот же момент на противоположном тротуаре появится Рэймон со «стеном» в руках. Я подойду сзади. Жо остановит машину напротив нас. Вся операция должна разворачиваться синхронно. После того как Рэймон крикнет: «Руки вверх!» — они инстинктивно обернутся. В тот же миг Абель и Жорж выхватят у них из рук мешок с тридцатью миллионами.
— Тридцать миллионов! — мечтательно повторяет Аттия. — Хорошая цифра.
— Но ведь они вооружены! — озабоченно замечает Ноди. — Как только мы сядем в машину…
Лутрель перебивает его:
— Я подумал об этом. Абель и Жорж захватят четыре пары наручников. Они оставят их на решетке церкви и возьмут в руки оружие.
Все четверо с восхищением смотрят на Лутреля. Только он способен разработать такую масштабную операцию с подобной тщательностью.
В назначенный день все разворачивается в соответствии с задуманным Пьером планом. Абель и Жорж подходят к группе конвоиров и полицейских. На тротуаре появляется Рэймон с автоматом, спрятанным под его темно-синим пальто. Пьер собирается вынуть свой пистолет тридцать восьмого калибра. Неожиданно Лутрель замечает, что Ноди забыл вынуть автомат из-под пальто. Ноди сделал это умышленно, так как Жо еще не подъехал на своей машине.
Лутрель вынимает из кармана руку без револьвера. Ноди подходит к нему. Они бесстрастно смотрят на удаляющихся охранников, уносящих тридцать миллионов франков. Когда они возвращаются к тому месту, где оставили Аттия, они видят Жо, спрятавшего голову в капот. Он поднимает на них трагические глаза, в которых блестят слезы отчаяния. Он просто говорит:
— Распределитель зажигания…
В этот вечер в баре «Кафе де Пари» на Елисейских Полях Лутрель печально говорит:
— Удача изменила нам, Рэймон.
С тех пор Лутрель пьет непрерывно. Эта неудача, последовавшая за провалом на набережной Рапе, сломила его. Только новая победа могла бы спасти его от отчаяния. Но способен ли он еще одержать ее, как физически, так и морально? Рэймон не может ответить на этот вопрос.
Шофер такси оборачивается и спрашивает:
— Где остановить в Шампини?
Погрузившийся в свои размышления, Ноди поднимает голову и оглядывается вокруг. Он даже не заметил, как они подъехали к берегам Марны.
— Здесь, — отвечает он, щедро расплачиваясь с шофером.
Ноди выходит из машины, дожидается, когда такси скроется из виду, затем, сунув руки в карманы английского пальто, пересекает мост, продуваемый сырым осенним ветром. Над грязными водами Марны висит тяжелое серое небо. Ноди поднимает воротник пальто и направляется к «Кислице», единственному убежищу на Марне после закрытия «Марронье» и «Таверны». Его ноги немного расслабились. Ноди думает, что слишком много времени проводит в постели. Эта мысль веселит его, и он ускоряет шаг.
Едва войдя в кафе, Рэймон слышит доносящиеся из дальнего зала голоса. Он узнает хриплый и глухой голос Корнелиуса и высокий, почти свистящий голос Лутреля: эта тональность в голосе Чокнутого выдает сильное нервное напряжение и с трудом сдерживаемую ярость.
В тот момент, когда Рэймон открывает дверь в зал, Корнелиус ревет:
— Да будь ты трижды Лутрелем, все равно я тебе заявляю, что ты — мразь.
Ноди входит в зал. Вылезшие из орбит глаза Пьера ясно говорят о том, что он уже изрядно выпил и находится в плохо контролируемом агрессивном состоянии. Рэймон спокойно подходит и встает между обоими мужчинами.
— В чем дело? — спрашивает он.
Корнелиус, сильно жестикулируя, объясняет:
— Эта тварь не отправила Фефе даже банки сардин! Я узнал, что Фефе, чтобы не попасть в тюрьму, наглотался мокроты туберкулезников! Он надеется, что его переведут в госпиталь. Меня тошнит, когда я думаю о том, что Лутрель пальцем не шевельнул, чтобы помочь ему.
Корнелиус с отвращением сплевывает на пол.
