— Со мной посложнее, сударь. Я, в некотором роде, плод фантазии поэта… И профессия у меня… — он задумался и процитировал: — «Дожив без цели, без трудов до двадцати шести годов»… По- сегодняшнему, должно быть, тунеядец…
Екатерина захихикала, и Ячменев узнал смех, который испугал его в библиотеке.
— Теперь прошу рассказать мне: как и за что убили вы Сергея Ивановича Зубарева, академика, доктора школьных наук?
— Школьных наук! — Грозный презрительно фыркнул. — Мы, к примеру, в школах не учились, но прекрасно руководили!
— Зубарева мы судили! — спокойно разъяснил Онегин.
— Как — судили? — не понял Георгий Борисович.
— Успокойтесь, судили по вашим правилам! — продолжал Евгений. — Я был судьей, а монархи — народными заседателями!
— Что же вы инкриминировали Зубареву?
— Мы судили его, — сообщил Онегин, — за приспособленчество, беспринципность, карьеризм, за надругательство над литературой.
— И историей! — добавил Грозный.
— Откуда вы знаете эти современные слова? — Ячменев поразился, эрудиции призраков. Онегин пожал плечами.
— В библиотеке живем. Читаем газеты, журналы. Следим за текущими событиями.
— Иногда прогуливаемся по Москве-матушке, — вставил Грозный. — На цивилизацию вашу поглядываем. Шум! Бензин!
— И невоспитанность, — добавила Екатерина.
— Минуточку! — следователь подпрыгнул на месте. — Значит, здесь есть потайной ход?
— Ну, конечно… — Екатерина оживилась, подогретая приятными воспоминаниями… — Этот особнячок я потому подарила своему фавориту, что сюда вел потайной ход, — она понизила голос, — по этому ходу… было очень удобно… ты понимаешь, Ячменев?
Ячменев кивнул, что понимает, и императрица продолжала:
— Между прочим, часть потайного хода была использована при строительстве вашего метро… Иногда мы всем обществом спускаемся смотреть на проходящие поезда…
— Боже мой! Ну, а привидение, которое солит компот, тоже есть, да? — спросил вконец обессиленный следователь, одинаково близкий к тому, чтобы заплакать или бессмысленно запеть.
— Это моя фрейлина Белосельская-Белозерова! — опять развеселилась императрица. — У нее был скандальный роман с этим же фаворитом. Пришлось его заточить в Шлиссельбургскую крепость, а ее высечь и отправить в имение. Теперь на месте этого имения построили кооперативный дом близ метро «Аэропорт». Она там и сейчас живет, в призраках…
— Чуть не забыл, ваше величество, пра-пра-правнучка вашего фаворита Надежда Дмитриевна просила передать вам поклон.
Екатерина милостиво кивнула:
— Шлем ей наше царское расположение.
— А теперь вернемся к главной теме. Вот вы говорили — карьеризм… Приспособленчество… Все это общие слова… Где конкретные доказательства?
Первым вспылил Онегин.
— Вы читали когда-нибудь, господин Ячменев, учебник литературы для восьмого класса, тот, где меня проходят? — и принялся запальчиво шпарить наизусть: — Я был оторван от национальной и народной почвы… Я вел типичную для золотой молодежи жизнь — балы, рестораны, прогулки по Невскому, посещение театров… Посещение театров — это, оказывается, порок! — В голосе Онегина зазвучали те специфические ноты, с какими в XIX веке вызывали па дуэль. — А темы домашних сочинений. «Почему Онегин недостоин Татьяны?» Это почему же, спрашивается, милостивый государь, я недостоин?
— Вы вполне достойны! — поспешно согласился Ячменев.
— А меня вообще забыли! — вмешалась Екатерина. — Из учебников, можно сказать, повыкидывали! А я, между прочим, завоевала для вас всесоюзную здравницу Крым.
Ячменев молчал. Ему нечего было возразить. С кресла величественно поднялся Иван Грозный, направился к книжному шкафу и достал из него книгу:
— Послушай, Ячменев, что Зубарев писал про меня всего двадцать лет назад.
Он отыскал нужное место и начал читать с выражением:
— «Иван Грозный был талантливый и умный человек. Он был хорошо образован, любил и умел писать, обладал тонким и острым умом».
Царь перелистал несколько страниц:
— «Опричнина представляла собой крупный политический сдвиг, учреждение прогрессивное, хотя и в сопровождении известных крайностей». Ну, без крайностей в нашей профессии не бывает! — добавил Грозный с ласковой улыбкой, которая четыреста лет назад заставляла всех трепетать. — А что недавно насочинял про меня этот мерзавец? Ты читал рукопись?
Ячменев кивнул.
— И тиран я, и маньяк, и убийца! — царь был явно обижен. — И хунвейбины мои, то есть опричники, отрицательное явление…
Ячменев посмотрел Грозному в лицо и несгибаемо заявил:
— Так ведь это правда!
Екатерина оценила мужество Ячменева:
— Жорж, ты мне нравишься. Никогда не думала, что мне может понравиться простой советский человек!
Грозный вздохнул и снисходительно растолковал:
— Сразу чувствуется, что ты не руководил государством! Разве народу нужно говорить правду? Народ может ее неверно понять!
— У вас вредная точка зрения! — бросился в схватку Ячменев. — Чисто царская!
— Ты должен понять государя, Ячменев! — поддержала коллегу Екатерина. — Твой Зубарев писал то одно, то прямо противоположное. Где его принципиальность историка?
— В этом я не могу с вами не согласиться, ваше величество! — вздохнул Ячменев. — Но нельзя же за это убивать!
— Надо! — кротко возразил Иван Четвертый. — Поверь моему богатому опыту. Ничто так не сплачивает вокруг тебя, как убийства! Уцелевшие очень тебя любят!
Ячменев захлебнулся от ярости:
— Вы… Вы… Вы бандит, ваше царское величество!
Екатерина и Онегин обмерли. Они знали, что Грозный не прощал оскорблений.
Но царь тепло улыбнулся смельчаку и сказал сочувственно:
— Испортили тебя, Ячменев. Посмел бы ты так разговаривать со мной раньше. Пораспускались вы… Авторитетов не признаете… Мнения собственные заимели…
— Положим, Зубарев собственных мнений не имел! — Ячменев не заметил, что говорит словами Антона.
— Имел! — хитро прищурился самодержец. — В глубине души он меня любил. Ему нравились мои методы. Он был сторонником крепкой руки. Он был искренен, когда меня восхвалял. А сейчас он меня предал… А предателей я не терплю! Как я вчера вспомнил про все это — горько мне стало. И я погорячился. — Он взглянул на Ячменева, как на обреченного, — и сейчас я тоже погорячусь!
Самодержец неторопливо шагнул к картине и вынул из нее посох, которым он 388 лет назад убил сына Ивана, а вчера прикончил академика.
— Государь, не надо кровопролития! — вскричал Онегин. Накануне он тоже был против убийства, но не сумел обуздать гнев властителя.
— Молись, Ячменев! — приказала Екатерина, в которой взыграло классовое императорское чувство.
Но в Ячменеве тоже взыграло классовое чувство.
