фанатиков.
Жюли оперлась на локоть. Она уже устала: сосновые иглы больно впиваются в кожу. Нужно ли ворошить мутный осадок прошлого? Она чувствует, что нужно. Может быть, именно сейчас она как никогда близка к тому, чтобы понять правду. Глория всю жизнь ждала от нее одного — уважения. Она и сейчас продолжает его ждать. Огромные залы приняли ее и покорились ее власти, и лишь один человек — Жюли — отказывал ей в признании. Жюли не спорила, сестра была выдающейся скрипачкой. Но истинным музыкантом она так и не стала. Непомерная гордыня мешала ей согласиться с ролью скромной слуги великих мастеров, послушницы в храме, воздвигнутом гениями.
Очень скоро Глория вышла замуж за Оливье Бернстайна.
Жюли порылась в сумке и обнаружила, что пачка «Кэмел» пуста. Тогда она сняла с рук пропахшие никотином перчатки. У нее было несколько пар, и часть из них постоянно сушилась на веревке, протянутой в ванной комнате; Надо будет сказать Роже, чтобы купил ей новый блок. Она стала курить по две пачки в день! Уже на второй день правая, перчатка желтеет, и Кларисса, глядя на нее, укоризненно покачивает головой.
С моря потянуло ветром. От земли сразу же повеяло смолистым запахом хвои. В такие минуты Жюли позволяет себе выпустить свои руки на свободу: пустить их погулять, ощутить дуновение воздуха, дать им потереться друг об друга. Она зорко оглядывается вокруг, словно боится, что они могут от нее сбежать. Но все тихо. В «Приюте отшельника» ложатся рано. Вот и сейчас не спят только на одной вилле, в «Глициниях», как раз под ней. Там сегодня празднуют день рождения архитектора Гаэтана Эртебуа. Ему семьдесят лет, и он хромает на одну ногу — задело шальной пулей во время ограбления супермаркета. Сам он никуда не ходит, зато его жена близко дружит с Глорией и делает для нее в городе мелкие покупки. Жюли совсем не хочется спать. Воспоминания по-прежнему роятся перед ней в ночи. Оливье не был особенным красавцем, зато как он был богат! Он не привык ни в чем себе отказывать. Наивный человек, он и к женщинам относился как к породистым лошадям. Даже Глорию после особенно удачного концерта он, казалось, готов был потрепать по шее. И упорно осыпал ее подарками. Лучшая скрипка, уникальные драгоценности, шикарные автомобили. Жюли безумно раздражала эта его манера, но вовсе не от зависти. Просто ей, воспитанной в строгой протестантской семье, все это казалось верхом неприличия. Ей все же удалось тогда освободиться, подыскав для Глории в качестве аккомпаниатора бывшего своего товарища по консерватории и заодно осчастливив последнего. Ее пригласили в Японию, и она вообще уехала из Франции. Весь 1923 год она провела за границей. Ее выступления шли с неизменным успехом, но по какой-то загадочной причине вокруг нее никогда не вились никакие поклонники. То ли из-за ее манеры одеваться, то ли из-за категорического нежелания присутствовать на официальных приемах, то ли из-за умения пресекать в корне попытки пошлых ухаживаний. Для нее все это не имело никакого значения, потому что ей вполне хватало себя. У нее был ее рояль, ее работа и любимые композиторы- авангардисты. Равель, Дюка, Флоран Шмитт, только что закончивший «Маленького эльфа», Руссель и Сати, самый спорный из всех. Она пыталась, правда без особого успеха, предлагать публике, привыкшей к классике, некоторые из их произведений. Иногда ей приходилось слышать даже свист в зале, но она продолжала идти своим путем, уверенная в том, что вкус и разум ей не изменяют. В 1924-м она получила приглашение на концертное турне по Италии, смутно догадываясь, что руку к его организации в немалой степени приложил ее зять. Вскоре она узнала, что он и в самом деле мечтал воссоздать дуэт «Глория- Жюли», полагая, что на этом можно будет больше заработать. Как отнеслась к его идее сама Глория? И почему Оливье решил вдруг сунуть нос в дело, которое его совершенно не касалось? Так или иначе, Жюли пароходом приплыла в Марсель, а оттуда на несколько дней уехала в Канны, отдохнуть. Судьба любит играть недобрыми совпадениями. К ней приехал Оливье и клятвенно уверял ее, что идея выступления сестер дуэтом исходила от Глории. Почему бы вам не попробовать? Они провели несколько репетиций, после которых стало окончательно ясно, что согласия между сестрами нет и быть не может. Разумется, они грамотно вели свои партии, но в самой их старательности ощущалась непереносимая серость. Да еще Оливье выступал с замечаниями, хотя его, технаря до мозга костей, музыкальность в лучшем случае ограничивалась умением просвистеть арию из «Корневильских колоколов».
Жюли глядит на свои руки, спокойно лежащие рядышком на коленях. Разве могла она подозревать, что им тогда оставалось жить всего несколько дней? Роковое стечение обстоятельств продолжалось. В Риме внезапно заболел известный польский пианист Игорь Слански, и назначенный через неделю концерт, с нетерпением ожидаемый любителями музыки, оказался под угрозой срыва. Поднялась немыслимая суета. Оливье вмешался, даже не посоветовавшись с Жюли. Нельзя же срывать концерт! Организаторы умоляли ее, заранее соглашаясь с любой программой. Она устроила зятю бурную сцену, но разве с Оливье можно было сладить? До отъезда в Рим оставалось четыре дня, когда утром, выходя из «Карлтона», Жюли увидела у подъезда отеля поджидавшую ее белую «испано- сюиза».
— Это вам, дорогая Жюли, — сказал он. — Нельзя, чтобы вы приехали туда как неизвестно кто. Вам нравится?
Она не смогла отказаться, а служащий отеля тем временем уже грузил ее чемоданы.
— Глория сама поведет, — продолжал он. — Я хочу купить ей «паккард» с откидным верхом. Вы же знаете, она обожает автомобили. Сесть за руль для нее — удовольствие.
Сейчас Жюли кажется невероятным, как судьба буквально по тростинке строила ей ловушку. Эго был какой- то дьявольский пасьянс. Они выехали солнечным утром, Глория и Жюли — впереди, Оливье — сзади, как всегда, обложенный какими-то бумагами, докладами, отчетами. Он работал постоянно, и его неразлучный секретарь Жорж вечно следовал за ним, как послушный автомат. На сей раз Жоржа не было — он уехал в Рим раньше, чтобы, как он выражался, подготовить «квартиры».
— Не гони так, — время от времени бросал Глории муж. — Никакого удовольствия от такой бешеной езды.
Поездка протекала скорее весело. Жюли отчетливо помнит: она решила все-таки отказаться от этого слишком роскошного, а главное — ненужного подарка. Зачем ей автомобиль? Она предпочла бы обитый изнутри грузовик, в котором можно было бы перевозить «Плейель». Но разве Оливье объяснишь, что концертный рояль — это не просто мебель? Но после римского выступления она с помощью Глории все-таки постарается его убедить. А пока «испано» мягко летела по дороге мимо Генуи, мимо Пизы. Летела к катастрофе. Зачем они сделали крюк в сторону Флоренции? Злой гений ее судьбы, наверное, приготовил не один сюрприз, но в конце концов выбрал летний ливень, от которого дорога стала скользкой. Он же выдумал некую важную встречу во Флоренции с дельцом из Милана, которая «займет не больше двух часов».
Жюли снова как наяву увидела ту дорогу, и руки ее инстинктивно прижались к животу, как будто она еще могла их спасти. Резкий удар по тормозам, и прямо перед глазами — дорожный столб, яростно летящий прямо на нее. И в то же мгновение, как будто душа ее уже переселилась в иной мир, сквозь беспамятство забытья — голос, который ей не забыть никогда: «Черт возьми! Доигралась! Ты видела ее руки?!» И тут же гудки клаксонов, крики, шум. Она слышала, как кто-то произнес: «Ей их ампутируют». И тогда в нее вселилась боль. Долгие месяцы потом она не отпускала ее ни на минуту, то превращаясь в непереносимо жгучий муравейник, то в тупые удары молотка, то в судорожный спазм, то в… Но главная боль была в душе. Потому что настал день, когда хирург сказал: «С фортепиано для вас покончено». Он выразился не так грубо, но от этого было только хуже.
Жюли поднимается с земли. Надевает провонявшие старой трубкой перчатки. Отряхивает юбку. Скоро одиннадцать. В мерцании звезд ей чудится что-то недоброе. Она приподнимает плечи, словно старается скинуть с них груз воспоминаний. Зачем только Оливье… А впрочем, оставим мертвых в покое. Время справедливости миновало. И память постепенно превратится в цветущую аллею, проложенную между могилами.
Тихим шагом она идет домой. Завтра… Ах да, ведь у нее появилось «завтра»! И она наконец-то заснет без снотворных.
Доктор Муан уселся за рабочий стол и сдвинул на лоб очки. Он улыбался.
— Ну что ж, — сказал он, — имеем полное право радоваться. Ни малейшего
