ухудшения. Скажу даже больше, мне кажется, что стало лучше. Чем вы это объясните? Отдохнули? Или перестали мучиться мрачными мыслями? Спите хорошо? Выполняете все мои предписания? Что же все-таки случилось? Я, конечно, знаю, что в таких случаях, как ваш, ремиссия — довольно частое явление, но столь резкое улучшение удивляет даже меня.
Он снова рассматривает рентгеновские снимки, перечитывает справки о лабораторных исследованиях и наконец переводит взгляд на Жюли.
— Есть вопрос, который я хочу вам задать. Вы в прошлый раз упомянули, что неоднократно проходили курс лечения в частных клиниках для душевнобольных. Сколько именно раз?
— Четыре, — отвечает Жюли. — У меня была тяжелая депрессия, а потом трижды возникал рецидив.
— Это было давно?
— Первый приступ случился в 1925 году.
— И вызван он был, разумеется, случившимся с вами несчастьем?
— Разумеется.
— А потом?
— Потом в 1932 году. Я жила тогда с сестрой в Нью- Йорке. Еще один кризис был в 1945 году, сразу после войны.
— Вы снова были за границей?
— Нет, в Париже. Сестра приехала ко мне, как только ей стало известно о гибели мужа. Это был третий ее муж. Понимаете, это достаточно сложно. Он был евреем и погиб в Дахау. Я провела в клинике несколько месяцев. А потом моя сестра вышла замуж за богатого колониста, мы переехали в Алжир и жили там до известных событий. Дело в том, что муж сестры был оасовцем и погиб при загадочных обстоятельствах.
— Если я вас правильно понял, вам пришлось пережить немало потрясений…
— Так и есть, — согласилась Жюли.
Доктор снова взялся за блокнот.
— Позвольте, я запишу. Это все очень важно. Значит, так. Первый приступ случился в 1925 году. А что стало с первым мужем вашей сестры?
— Они развелись в 1925 году.
— Хорошо. Второй кризис случился в 1932 году. Ваша сестра снова вышла замуж?
— Да. За человека, занятого в рекламном бизнесе. Он покончил с собой в 1932 году.
— Весьма любопытно. Теперь вспомним 1945 год, год смерти вашего зятя. Готов спорить, что четвертый муж вашей сестры погиб или в 1957-м или 1958 году.
— Совершенно верно. В 1958-м.
— А вы в том же году снова попали в клинику?
— Доктор, поймите, что все эти события были для меня страшным потрясением. У меня ведь не было никакой личной жизни, никакой работы. Я жила подле
Глории. Все, что затрагивало ее, касалось и меня. Ей было легче держаться, потому что у нее было дело.
— Простите, но мы забежали вперед. Сколько лет было вашей сестре в 1945 году?
— Пятьдесят девять.
— И она еще выступала?
— Да, но уже не с сольными концертами. Она организовала струнный квартет, который с большим успехом выступал несколько лет. А потом она в пятый раз вышла замуж и оставила сцену.
— А этот ее муж как умер?
— От сердечного приступа.
— Ну а вы? Как вы пережили его кончину?
— Да в общем-то спокойно. Он мне не очень нравился, этот ее Оскар.
— Значит, все остальные вам очень нравились?
— Доктор, не старайтесь поймать меня на слове, это
вам не удастся. Не воображайте, что я была влюблена в мужей своей сестры. Это просто смешно. Поймите, когда я жила у Глории, никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Я просто сидела в углу, как мышка, и была самым бесполезным на свете существом, потому что ломала и била все, к чему ни прикоснусь.
Доктор закрыл блокнот.
— Не смею настаивать. Я записал только то, что вы — очень неуравновешенный человек и что ваше улучшение не имеет видимой причины. Это ведь так и есть? Я очень рад. Но вам, пожалуй, стоит посоветоваться с невропатологом. Я говорю совершенно серьезно. Мне кажется, он сможет понять, почему вы решили отказаться от операции. Вы знаете, что еще не поздно?
Он задумчиво опускает со лба очки и скрещивает пальцы.
— А ваша сестра в курсе, что вы проходите у меня курс лечения?
— Нет. Ее это не касается.
— Как она себя чувствует?
— Последние два дня что-то неважно. Как будто что- то ее тревожит.
— У вас с ней хорошие отношения?
— Всякое бывает. Вы ведь не знаете, доктор, что такое старость. Старики хуже детей. Из любого пустяка они готовы сделать трагедию. А в жизни стариков и нет ничего, кроме пустяков. Поэтому лучше не будем об этом.
— И все-таки вы говорите об этом с таким юмором, что это не может меня не радовать. Ну что ж, думаю, раньше чем через две недели вам нет смысла показываться. А в случае чего у вас в «Приюте отшельника» есть доктор Приер. Он хороший врач. Удачи вам!
Жюли не спеша идет к пристани. Доктор Муан прав. Она и в самом деле переживает сейчас если и не подъем, то удивительное спокойствие — оттого, что угрызения совести отступают куда-то далеко. Если бы он проявил больше настойчивости, она рассказала бы ему, как ей удалось расквитаться с Оливье. Она объяснила бы, что после происшествия на дороге между Глорией и ее мужем вспыхнула ссора. Как всегда, трагедия породила массу слухов. Болтали, что Глория вела машину нетрезвой, что она сильно превысила скорость: «Вы же знаете, эти люди думают, что им все позволено, раз они знамениты и богаты. Они могут делать с другими все, что заблагорассудится! Поверьте, это был не просто несчастный случай! Доказательство? А почему они держат взаперти пострадавшую? Почему они прячут ее в какой-то частной клинике во Флоренции?» В эту клинику действительно не пускали журналистов, а из персонала невозможно было вытянуть ни слова. «А вы знаете, кому принадлежит клиника? Некоему типу, известному своими связями с депутатом парламента Геннаро Бертоне, вице- президентом франко-миланской фармацевтической фирмы, а контрольный пакет акций этой фирмы по чистой случайности принадлежит Бернстайну». Падкие на скандалы газетенки принялись на все лады обсасывать происшествие. «Несчастный случай? А может быть, тщательно подготовленная диверсия? Как знать, не было ли у промышленного магната стычек с его свояченицей? И разве обе сестры — виртуозные музыкантши — не соперничали между собой?» Чтобы избежать закипающего скандала, Глория уехала на гастроли. Оливье вернулся в Париж — уладить кое-какие дела.
«А я, — вспоминала Жюли, — осталась одна, со всех сторон окруженная заботой, улыбками и комфортом, который был мне совсем не нужен. Даже боли меня лишили. Стоило мне чуть сморщиться, следовала доза морфия. Вот когда все началось».
Она уже на пристани. Катер поджидает ее. Марсель грузит в него ящики, коробки, корзинки.
— Новенькой вещички, — говорит он.
