удовлетворения, возможно, потому, что она вела себя столь дружелюбно. Резкие, злобные слова пришлись бы ему больше по душе. Он заказал кока-колу и выпил ее не присаживаясь. Ему было жарко. Улицы кишели туристами. У него мелькнула мыль перезвонить Веронике и попросить ее не тянуть время. В конце концов, не так уж сложно условиться с адвокатом о встрече. Ведь авария произошла целых три дня назад!.. Дюваль взглянул на часы. Он опаздывает. Мсье Жо непременно сделает ему замечание. Он допил свой стакан, перебирая бродившие в голове обрывки мыслей. Дорога — работа — сон… Как же были правы его товарищи, потрясая кулаками и требуя перемен! Ему сейчас двадцать пять. Неужели еще тридцать или сорок лет ему предстоит месить больные телеса, а в это самое время мсье Жо приобретет квартиру в престижном квартале Канна, затем яхту, затем домик в горах? Разумеется, ему самому богатство ни к чему… разве только чтобы обрести свободу… получить возможность валять дурака, как те бездельники, что бесцельно слоняются по улицам… До чего же все избито! Вот, например, жалеют рабов. Считают их несчастными. Но ведь их убивает не что иное, как монотонность. Я молод, но уже износился, постоянно ведя борьбу с самим собой. Пожалуй, этот развод пошел бы мне на пользу… беда лишь в том, что он вернет меня к прежней жизни. Я только еще сильнее погрязну в ней.
Он допил кока-колу, подбросил на ладони несколько монеток. Сколько же придется платить Веронике? Триста франков? Четыреста? Дюваль привык иметь дело с мелкими суммами и поэтому прикидывал только ежемесячные расходы. Снова ему придется планировать свой бюджет: столько-то на квартиру, столько на еду… Он будет вынужден отказаться от лишних трат, экономить на сигаретах… До встречи с Вероникой он всегда себе во всем отказывал. Хорошо бы втолковать это адвокату… Как, впрочем, и многое другое… Боже, что за мука!.. Он вышел из кафе и побрел по улице Антиб.
Как обычно, мсье Жо сидел за кассой — модная прическа, бакенбарды, как у отставного вояки, элегантная шелковая рубашка — и почитывал «Л’Экип».
— Мадам Верморель уже ждет, — бросил он. — Поторопитесь!
Для Дюваля мадам Верморель — это сложный вывих. Он не помнил ее в лицо, зато ее ступню и щиколотку изучил вдоль и поперек. Натянул халат — тот самый, с застежкой на плече, — тщательно вымыл руки. Все звуки тонули в гуле кондиционеров, голоса звучали приглушенно, словно в парикмахерской. В соседних комнатах еще два массажиста трудились не покладая рук. В глубине коридора располагался маникюрный кабинет. Он задернул занавеску, за которой скрывалось то, что он именовал своей операционной. Мадам Верморель уже лежала на кушетке. Сорок пять лет, жена промышленника из Рубе. Получила сложный вывих, играя в теннис. «Денег у них куры не клюют, — предупредил его мсье Жо. — Повозитесь с ней подольше!» Пока он разматывал эластичные бинты, она в очередной раз рассказывала, почему тогда упала.
— Я хотела отбить удар с воздуха…
И ведь не скажешь этим бабам: «Да какое мне дело! Заткнитесь! Не мешайте работать!» Чтобы заставить ее замолчать, он посильнее надавил на опухоль. Она застонала, и он тут же забыл о ней. Он весь обратился в глаза и руки. Вывих почти прошел. Еще два сеанса, ну, три, чтобы угодить хозяину. Он наносил тальк, едва касаясь ладонью кожи. Хворь представлялась ему пугливым зверьком: ее следовало приручать исподволь, задабривать, успокаивать… Его так и подмывало заговорить с ней — что он иногда и делал. Больной казалось, будто он обращается к ней, а на самом деле он заговаривал боль; он видел, как она пробирается сквозь паутину нервов, сосудов, мышц, и он настигал ее кончиками пальцев, осторожно ощупывал, изгонял, как змею. Внезапно боль отступала. Тело пациентки постепенно расслаблялось. Искаженное страданием лицо понемногу преображалось, в глазах вспыхивала благодарность. Иные в такие минуты готовы были ему отдаться, особенно те, которым приходилось раздеваться донага и которым он обеими руками растирал живот: они вверялись ему целиком, иногда даже больше, чем любовнику. Именно эти женщины особенно любили рассказывать о себе. Да и что могли утаить они от того, кто все знал о их теле, под чьими руками они корчились, стонали? Одеваясь, они говорили ему то, что обычно говорят после близости. Возможно, им казалось, что у него есть власть и над их душевными невзгодами. Он выслушивал их, потому что этого требовало его ремесло, а он был добросовестным работником. Он старался сочувственно улыбаться, надевал маску благожелательности, за которой мог скрывать свою ненависть.
Конечно, не ко всем! Ему случалось лечить и настоящих больных, привлеченных его репутацией и настолько исстрадавшихся, что они готовы были платить столько, сколько требовал мсье Жо. Над ними он колдовал особенно долго, заставляя свои руки творить чудеса. Но куда чаще попадались просто богатые бездельницы — покинутые женщины, любопытные, требовательные и легковерные. Им он представлялся чем- то вроде кудесника. Некоторые спрашивали у него совета, как им лучше питаться или краситься. Другие справлялись, не надежнее ли им поставить внутриматочную спирать, чем глотать пилюли? Он знал и об их сердечных бедах, и об их проигрышах в казино. Стоит ему лишь руку протянуть — и каких бы только приключений у него не было! Но он считал себя некрасивым и потому не мог преодолеть свою застенчивость. К тому же пусть даже они относились к нему как к другу — это не мешало ему оставаться слугой, которому дают на чай, и каждая бумажка, которую совали ему в руку, оборачивалась для него смертельной обидой.
Мадам Верморель в полном восторге подвигала ногой.
— Совсем не болит! Прямо чудо какое-то! Да вы просто волшебник!
Ну, комплименты им ничего не стоят. Следующая!
Следующей оказалась пожилая англичанка. Она обитала с собакой и мужем на борту яхты, никогда не снимавшейся с якоря. Прежде чем улечься, она снимала ожерелье, серьги, два браслета… Если верить мсье Жо, на то, что на ней надето, можно купить целый дом. От ревматизма всю ее скрючило. Приходилось прибегать к силе. Но она никогда не жаловалась. Можно думать о своем… О Веронике!.. Да, вот с Вероникой все произошло по-другому. Правда, она, как и все, разговаривала с ним. Но как раз в меру. И она проявляла к нему интерес.
— Как же вы, наверное, устаете к концу дня!
Как правило, никто не интересовался, устал ли он. И его очень тронула ее забота. В тот раз он сам разоткровенничался. А она сумела его выслушать. Она приходила два раза в неделю. Непринужденно раздевалась, весело болтала. Держалась с ним как хорошая знакомая.
— А знаете, что вам нужно?.. Вам бы следовало открыть собственное дело. Здесь вас эксплуатируют.
— У меня нет денег.
— Хотите, я вам одолжу?
С этого у нее все и началось. Завязался деловой разговор. Казалось, они отлично ладят друг с другом… Старая англичанка, лежа плашмя, вцепилась руками в края кушетки. Ее терзала боль. От ее тела остались лишь кожа да кости. Она выглядела более истощенной, чем исхудалые, скелетоподобные туземцы, которых иногда приходится видеть на первых страницах иллюстрированных журналов. Он разминал ей позвоночник, словно снимая стружку фуганком… Отчего же у них с Вероникой жизнь так и не сложилась? Этого он никак не мог понять. Когда он, как сейчас, копался в себе, ему всегда вспоминалась мать. Главная причина таилась в ней. Если бы только тогда он сумел ее полюбить… Ему уже приходило в голову обратиться к психиатру, но он не слишком-то доверял врачам, и к тому же вовсе не жаждал увидеть, как его собственная отвратительная сущность явится ему, кривляясь, в мишуре медицинских терминов. В конце концов он и сам сумеет вытащить ее на свет Божий.
Он вспотел. Выпрямился и рукавом смахнул пот со лба.
— Ну, бабуся, давай поднимайся!
Она ничего не понимала по-французски, да и не стремилась понять. Что-то буркнула по-английски — верно, благодарила его. Он помог ей привести себя в порядок. Она взглянула на себя в зеркало, нацепила украшения, взбила лиловые букли. В этом древнем остове до сих пор не умерла кокетка! Он подал ей трость и выпроводил за дверь. Следующая!
Еще одна зануда! Мамаша Мейер со своим целлюлитом… От нее попахивало виски… Стоит ли так стараться!.. Мышцы живота совсем растянуты. Зато она замужем за моторами Мейера, к тому же невестка депутата. Вот и приходится с ней нянчиться! Сегодня займемся ляжками. Слегка присыпаем тальком. Сначала движения плотника, затем — пекаря: надо вымесить, сделать крутым это бледное тесто.;. Теперь жесты повара: звук такой, будто взбивают омлет; и наконец его руки изображают сечку для мяса. Его ремесло соединяет в себе все другие ремесла! Дювалю нравилось чувствовать себя мастером на все руки.
