- Сатанист и впрямь примитивен, он не ощущает великую тайну Бога.
- А ты ощущаешь, да? — разозлился «сатанист». — Молельщик ты наш великий!
Чтобы не поддаться гневу, Петр Романович напомнил себе: мальчишка пижонит, играет (в продолжении, так сказать, цитаты), завороженный музыкой романа — прогремевшей эффектной грозой над Москвой, — где, по крутой диалектике германского классика, «зло совершает благо».
- Ну, смотри, Воланд тебе даст прикурить!
- А Бог твой? Загонит в ад за ерунду.
- Он простил на кресте даже убийцу. В твои годы меня мучили те же проблемы.
- А теперь ничего не мучает?
- Понимаешь, — продолжал Петр Романович с несвойственным ему терпением и откровенностью, — в своем прощальном письме из лагеря брат попросил каждый день молиться за него. Я начал по обязанности, потом втянулся.
- И вымолил его «воскрешение» и смерть, — бросил Поль небрежно. — Впечатляющий результат.
- Который свидетельствует, что истинного общения с небом я не достиг.
- Что является критерием истинного общения?
- Святые засвидетельствовали: слезы.
- Что-что?
- Непроизвольные слезы во время молитвы — это знак: Бог тебя зрит.
- Даже скупой мужской слезинки за девять лет не пролил?
Петр Романович в третий раз воздержался от гневного взрыва.
- Поль, тебе было всего восемь, но может быть, ты помнишь хоть что- нибудь из тех событий?
- Еще бы! Меня же следователь допрашивал. Все помню — до припадка. Потом, конечно — амба!
- Ты действительно видел Павла за кустами во дворе?
- Честное октябрятское!.. Ну, видел, видел.
- Верю. Кардинальный вопрос: когда?
- Я искал своего незабвенного зайца.
- Твое безостановочное нытье я помню. про какую-то барабульку, бестолковку.
- Однако и у тебя память! Балаболка — прозвище игрушки. Забавно, что та блудница (определение из твоего лексикона) убита вашим зайчиком.
- Сомневаюсь. — И в который раз за сегодняшний день Петр Романович пересказал диалог по телефону с братом — диалог, который с каждым разом проявлял все более сокровенный смысл: орудие убийства — мертвая голова в крови на тротуаре в переулке.
- Отдает глюками, — заметил Поль, но чувствовалось, он потрясен. — У тебя есть объяснение?
- Пока нету.
Кузен заговорил размеренно, отстраненно, будто бродил в воспоминаниях детского темного и очень страшного леса:
- Все сидели за столом, когда мне вздумалось поискать Балаболку в кухне на подоконнике.
- И я сидел? Точно?
- Вспоминай. Дед, по праву первородства, произносил речь с солдафонской своей прямотой: супружеский долг до конца не выполнен, папа с мамой не родили внучку.
- Как ты можешь помнить такие подробности?
- А я обиделся — внучка им нужна! — и отправился на поиски.
- Да, я сидел за столом. И сдалась тебе эта проклятая Балаболка!
Поль вдруг захохотал.
- Нет, умереть можно, как все странно, забавно! Сдалась. Дед забыл привезти игрушку на дачу. словом, сплошные обиды. Смотрю — во дворе за кустами крадется Павлик. Конечно, я не догадывался о значении моих показаний, было приятно вдруг оказаться в центре внимания. И только я вам доложил о Павлике, как почувствовал приближение «черной собаки» — так в детстве я называл этот «провал в вечность». Больше ничего не помню.
- Ты кричал: «Уходите все! Я хочу с папой!»
- Я всегда ощущал его как самую надежную опору. Ну, «священная болезнь» замечательно описана у классика, для меня же все припадки соединились в один давний кошмар.
Как очнулся — что, где, когда? — не помню. Я уже на кухне и повторяю незнакомому, но заинтересованному дядьке про то самое видение перед «провалом» — Павлик в кустах.
- Ты как будто угадал, что нужно следователю. Мистика.
- Да, нечто необычное в этом есть, ведь с тех пор эпилептический бес меня покинул.
- Клин клином вышибают. — Петр Романович помолчал. — Ума не приложу, как согласовать твое свидетельство с моей версией.
- У тебя уже есть версия? Любопытно.
- Ну, не версия — логическое предположение: не мог же Павел присутствовать при убийстве своей невесты, а потом убийцу покрывать. Он должен был уйти раньше, до того, как я привел ее к нам домой.
- То есть не Павел убил? Сильный ход, философ, я с тобой.
- Сколько раз я просил не называть меня философом!
- Богословом?
- Не кривляйся. И учти: это не игра в шахматы.
- Надо думать. Речь идет о твоей шкуре. Когда ты привел эту бесценную Жемчужину[1] к себе, то видел розы?
- Подсознательно я запомнил золотистое пятно — отражение роз в зеркале.
- И впоследствии решил, что брат прятался где-то в квартире?
- Да. По первоначальным же показаниям Павла, он поставил букет в воду и отправился на бульвар выследить Маргариту. Потом — в Завидеево.
- Почему подсудимый изменил показания?
- Вероятно, под давлением «органов», а также из отчаяния, отвращения к жизни после гибели невесты — приблизительно такой диагноз поставили мы с адвокатом.
- Итак, что мы имеем? — подвел итог адвокат начинающий. — Мотив налицо. Признание. Розы. Мое «видение в кустах», разрушающее алиби. Что еще?
- Отпечатки пальцев подсудимого на бронзовой статуэтке зайца.
- И тут заяц! Следы крови?
- Он их якобы стер.
- Кровь стер, а отпечатки оставил? Неувязка.
- Твой отец обращал внимание следователя на это кви-прокво, но у адвоката руки были связаны чистосердечным признанием.
- А у нас не связаны.
- Теперь — нет. Подземельный и Павел погибли от рук истинного убийцы, для меня это аксиома. Но как согласовать твое «видение» с его показаниями.
- Да колебался, раздумывал в растрепанных чувствах, идти ли на этот чертов бульвар, не хотел, чтоб родня его засекла, соседи.
- Не годится. Из кустов во дворе он бы видел, как приехали вы и явилась Маргарита. Надобность в слежке за ней отпадает.
- Пожалуйста — еще вариант. Он всех нас видел, но не рискнул поднять публичный скандал, опозорить ее при всех и т. д.
- Павел был человек сильный и решительный.
- Ты тоже не слабак, а вчера из клуба колобком выкатился. Приятно убедиться, что твоя возлюбленная — шлюха? Боялся истины, откладывал объяснение, потому и сбежал на дачу.
- Психологически звучит убедительно.
- Ага. — Поль усмехнулся. — Остался пустячок — вычислить и убить убийцу.
- Убить?
- А как же? Ты должен его убить. Экспозиция, как я понимаю, такова. Блудница сидит у вас, у нас —
