- Приношу соболезнования, — сказал полковник деревянно. — Помочь ничем не могу.
- Ипполит Матвеевич, когда у Поля начался припадок.
- Не начинай сначала. Я сидел в прихожей — и баста.
- Да, да. Ангелевич сразу ушел, а Игорь задержался, так?
- Этот мальчишка посмел выговаривать мне, что будто бы не он, а я заварил кашу. Будто не он помчался другу про невесту доносить.
- И долго вы с ним пререкались?
- Пререкаться я не привык. Кратко послал его подальше — и разговор окончен.
- И он сразу ушел к себе? Ну, например, дверь на площадке хлопнула.
- Не слыхал, я прислушивался к воплям ребенка.
- А Ольга раньше них ушла?
- После. Вот про нее помню, как каблучки вниз по ступенькам процокали.
- А где она потеряла гребень?
- Что?
- Испанский гребень, ну, подарок. В переулке у нее в волосах был один.
- Так я нашел — в прихожей обронила. Слушай, я тебя предупреждал: мою дочь в эти кровавые разборки не впутывать! Посуди сам, Петруш, может ли женщина такой нежной конституции до смерти забить здоровенную, как лошадь, девицу и двух мужиков?
- Она занимается теннисом, — машинально вымолвил Петр и образумился. — Нет, меня поражает направление ваших мыслей. Кому придет в голову подозревать Ольгу! — Он помолчал, давая Ипполиту Матвеевичу время остыть. — Кстати, она слышала шаги наверху в подъезде, когда спускалась встречать «скорую».
- Ну, мало ли кто из соседей. Я не слышал.
- А она помнит.
- Шаги убийцы? — перебил Ипполит Матвеевич с дрожью в голове; даже задубелого военного проняло — что уж говорить про созерцателя- философа: кошмар девятилетней давности — кошмар жизни его! — вернулся и сводит с ума.
Ипполит Матвеевич нарушил гипнотическую паузу:
- Убийца прошел к себе, в свою квартиру? — и бросил быстрый, исподлобья, взгляд на собеседника. — Я не слышал, ну понятно, он тихонько действовал, осторожненько.
- Наш убийца свободно проходит сквозь стены и двери, — вспомнил Петр усмешку следователя, чтоб разрядить нервное напряжение, — и оставляет окровавленное орудие убийство в Копьевском переулке.
Разрядка не получилась, за всеми этими несообразностями стояла смерть.
- Мертвую голову? — встрепенулся Ипполит Матвеевич. В чем, в чем, а в орудиях я толк знаю. Он пошутил, поиздевался над тобой.
- Ну, знаете!
- Или с ума сошел. Увидел на комоде того бронзового зайчика.
- Статуэтку я так и не забрал из «органов». Тут не зайчик действует, а зверь пострашнее.
- Да объясни же!
- Объясню, когда сам пойму. Кстати, о зайчиках. Внук ведь тогда обиделся, что вы ему Балаболку на дачу не привезли?
- Балаболку? — дед вспоминал. — Да, про какие-то игрушки шла речь.
- Значит, перед убийством Маргариты вы ездили в Москву?
- Значит, ездил. Разве теперь вспомнишь.
- И день не помните?
- Ну, через столько лет. Чего ты об этом допытываешься?
- Может, вы Маргариту видели.
- Я?!
- С кем-нибудь, — благоразумно добавил Петр (вспомнилось: «Ему было пятьдесят шесть, в полном соку.»).
- Неужели б я тогда скрыл? — Полковник побагровел. — Ты меня подозреваешь? — не возмущенно спросил, а скорбно.
- Нет, Ипполит Матвеевич, в разнообразнейших линиях я пытаюсь восстановить узор событий.
- Узор следующий: эту шлюху я впервые увидел в день убийства во дворе в трусах и мальчишеской кепке.
- В шортах и бейсболке.
- Один черт. Потом — уже мертвую в моих чайных розах.
- Больше не крали?
- Нет, каждое утро проверяю.
- А почему вы решили, что розы ребенок срезал?
- Скорее, подросток. Точно не скажу, в кустах не разглядел, но невысокий как будто, шустрый, перемахнул через штакетник.
- Павел высокий.
- Это да, ваша порода крупная, гвардейская, я бы сказал. Что отец твой, что мой зять. Ты цветы не выбросил?
- Нет.
- Я свои узнаю. — Ипполит Матвеевич прищурился. — Тут — элемент садизма.
- Где?
- В этом напоминании. Из всех гуманитарных дисциплин я признаю историю. Остальное — болтология, извини, философ.
- Извиняю.
- Помнишь убийство императора Павла? Золоченой табакеркой.
- Ею был нанесен первый удар, потом его удавили.
- Ну, не в том суть. Тебе, конечно, известно, что в деле был замешан его сын. Каждое утро по этикету Александр I ходил поздороваться в покои матери, где в комнате перед спальней она устроила своего рода музей, воссоздающий картину той мрачной ночи. Особенно пугала наследника окровавленная рубаха отца. Мороз по коже, а?
- Любопытная аналогия, — отдал должное Петр Романович оригинальному повороту беседы. — Носовой платок с синей каемочкой, который каждую ночь подкладывали Фриде, задушившей своего младенца.
- Ух ты, черт! Кто кому подкладывал?
- Помните бал сатаны в «Мастере и Маргарите»?
- Я думал, ты серьезно. Не люблю фантастику, — отмахнулся полковник.
- А розы через девять лет на месте преступления — это ли не фантастика?
- Вот я и говорю: садизм, напугать до смерти, до безумия. извращение, понял? Эх, Петруша, нам и не вообразить, сколько бедняга выстрадал за эти годы. Ожесточился, озлобился.
- Вы так думаете?
- А почему к родным своим не пришел?
- Почему?
- Явился тайно мстить.
- Но кто-то отомстил ему.
21
Второй месяц Москва задыхалась от жары, и вечер не подарил отрады, и ни дуновения не донеслось в распахнутые окна, в дверь на галерейку. Он сидел на кухне, глядел во двор и поджидал.
