фон Лаухена, чтоб обучаться математике. — И еще он требует обещания тайны, то есть… чтоб вы поклялись, что не откроете… другим… ни единого сведения астрономического, какое он вам вверит для вашей работы. Особенно ревниво, я полагаю, он оберегает наблюдения за Марсом. В обмен же он вам обещает повлиять на императора, чтобы тот либо обеспечил продолжение вам выплат жалованья в Штирии, либо сам выплачивал пособие. Таковы его условия, герр Кеплер. Я бы вам советовал…
— Их принять? Да-да, конечно, я согласен.
Отчего бы нет? Он устал защищать свое достоинство. Барон на него смотрел во все глаза, и Кеплер сморгнул: что в этом водянистом взоре, не презренье? О, черт, да что он знает, Гофман, о том, каково это — быть нищим и отверженным? У самого-то земли, титул, место при дворе. Порой от этих сладких аристократов его тошнило.
— Ну а как насчет
Баронский дом стоял на Градчанах, высоко, у самого дворца, через Клейнсайт глядя на реку, на еврейский квартал и дальше, на предместье Старого города. В саду имелись тополя, тенистые аллеи, пруд, кишащий ленивым карпом. Северные окна смотрели в сторону дворца, на волнистые луга, рыжую стену, на небо, проткнутое шпилем, лиловые флажки, мелко дрожавшие в испуганном просторе. Однажды в этих окнах на миг незабываемо мелькнули: гарцующий конь, пес на задних лапах, горностай, изумруд, черная борода, бледная рука, печальный глаз. Так только за все это долгое время он и сподобился увидеть императора.
В библиотеке жена барона, сидя у бюро, присыпала пергамент мелом из рожка слоновой кости. Когда они вошли, она встала, легонько подула на страницу и оглядела их со слабым подобием улыбки.
— О доктор… и фрау Кеплер… вы к нам вернулись. — Увядшая орлица, выше мужа, но тощая, как он, в атласах сине-стального блеска, делила вниманье поровну между посетителями и письмом в руке.
— Душа моя, — пролепетал барон, кланяясь привычно.
Немного помолчали, потом опять — улыбка.
— А доктор Браге, он не с вами?
— Сударыня, — выпалил Кеплер. — Этот человек со мной жестоко обошелся. Ведь сам же он звал меня, он
— Вы не поладили с нашим добрым датчанином? — тут баронесса устремила свое внимание уж целиком на Кеплера. — Но это очень жаль. — Регина, уловив шелковистый шелест угрозы в ее тоне, высунулась из-за материнского плеча, чтобы получше разглядеть эту важную, большую, синюю даму.
— Я ему представил, — говорил Кеплер, — ему представил список некоторых условий, какие он должен принять, если он хочет, чтобы я остался и с ним работал, например, я потре… я попросил, чтоб меня с семейством поместили отдельно (там наше житье, ей-богу, прямо сумасшедший дом) и чтобы известное количество еды…
Тут выскочила Барбара:
— И дров!
— И дров, чтоб выделялись особо…
— Для наших нужд, верно.
— …для наших, да, нужд, — бешено протрубил он. Вот бы ее ударить — представил себе звонкий стук ладони по пухлому плечу, и во рту скопилась сладкая слюна, — я просил, погодите-ка, я просил, да, чтоб он исхлопотал для меня жалованье у императора…
— Его величество, — поспешно лепетнул барон, — его величество… туг на уговоры.
— Смотрите, сударыня, — пропела Барбара, — смотрите, до чего нас довели, пропитанья себе клянчим. А вы были так добры, когда мы в первый раз приехали, вы нас пригрели…
— Да, — рассеянно кивнула баронесса.
— Но разве, — вскричал Кеплер, — я вас спрашиваю, сударь, сударыня, разве эти требования чрезмерны?
Барон Гофман медленно усаживался.
— Мы вчера об этом совещались, — он глянул на синий и атласный женин подол, — доктор Браге, доктор Кеплер и я.
— Да? — отозвалась баронесса, вдруг вовсе уж уподобившись орлице. — И?
— А вот! — крикнула Барбара. — Посмотрите вы на нас. Выкинуты на улицу!
Барон поджал губы.
— Едва ли, gnadige Frau,[13] едва ли так-то уж… так-то… Но это правда, датчанин гневается.
— Ах, — проурчала баронесса. — И отчего же?
Дождь стучался в солнечное окно. Кеплер пожал плечами.
— Не знаю… — Барбара на него глянула, — и вовсе я не говорил, что система Тихо ложна, как он уверяет! Я… я всего лишь заметил по поводу кое-каких огрехов, вызванных, полагаю, слишком скорым принятием сомнительных предпосылок, что скоро только сука слепых щенят плодит. — Баронесса быстро поднесла ладонь к губам, прихлопнув кашель, который, не знай он ее за благороднейшую даму, вполне способную понять важность минуты, он бы, возможно, принял за смешок. — Хоть все это и ложно, да, чушь собачья, зачатая Птолемеем от Гераклида Понтийского.[14] Он помещает Землю, можете вы это себе представить, сударыня, в центр Вселенной, пять же прочих планет у него кружат вокруг Солнца! И что же, и действует, ежели чересчур не углубляться в суть, но так ведь и любую планету можно в центр поместить, спасая сии феномены!
— Спасая сии?.. — она обернулась к барону, чтоб просветил ее. Тот смотрел куда-то вдаль, теребя подбородок.
— Сии феномены, да, — сказал Кеплер. — Но это все уловки датчанина, чтоб и схоластам угодить, и с Коперником не вовсе разделаться — он сам не хуже меня это знает, и чтоб мне провалиться, если я стану извиняться за то, что сказал истинную правду! — Он вскочил, вдруг захлебнувшись яростью. — Все это, все это, вы уж меня простите, очень просто: он мне завидует, завидует моим дарованиям в науке нашей — да, да, — бешено поведя глазом на Барбару, которая не произнесла ни звука, — да, он мне завидует. К тому ж он старится, ему за пятьдесят… — левая бровь баронессы взлетела испуганной дугой, — и, радея о своей грядущей славе, он хочет, чтоб я скрепил его нелепую теорию, он хочет меня принудить, чтоб я на ней построил свою работу. Однако… — Но вдруг он запнулся, смолк, прислушался. Откуда-то шла музыка, притихшая и странно повеселевшая от удаленности. Очень медленно, он двинулся к окну, будто выслеживал бесценную добычу. Ливень прошел, сад через край налился светом. Сжав руки за спиной, качаясь с пятки на носок, он смотрел на тополя, на ослепший пруд, на взмокшие цветы, осколки луга, пытавшиеся вновь собраться воедино между балясинами балкона. Как невинна, как неосмысленно мила поверхность мира! Тайна простых вещей — куда, куда от нее деться! Ликующая ласточка нырнула в вихрь лавандового духа. Видно, снова быть дождю. Трам-там. Он улыбался, он слушал: чем не музыка сфер? Потом он обернулся и удивился тому, что остальные, все в тех же позах, учтиво его ждут. У Барбары вырвался тихий стон. Уж она-то знала, ах, как она знала эту пустую, любезно осклабленную маску, из которой горели глаза сосредоточенного безумца. Она поспешила объяснить барону и этой важной его жене, что главная наша забота, видите ли… и Кеплер вздохнул, мечтая, только бы она умолкла, не болтала, как полоумная, тряся своим крошечным ротиком. Потирая руки, он подходил к ним от окна, сплошная деловитость.
— Да, я, — с наслаждением заглушая лепет Барбары, который, пусть и стихнув, шел, как пузыри из рыбьего испуганного рта, — да, я напишу письмо, я попрошу прощенья, помирюсь, — и сиял, и переводил взгляд с одного лица на другое, будто аплодисментов ждал. Опять звучала музыка, теперь уж близко: в нижнем этаже замка играли духовые. — Он позовет меня обратно, конечно, позовет. Он все поймет, — (да
