— Ты мне кажешься храбрым человечком. Сейчас посмотрим, как ты это докажешь.
Остановился у аптеки и тотчас понес меня на руках. Я пришел в ужас, когда появился доктор Адаукто Лус. Он был врачом фабричного персонала и очень хорошо знал папу. Мой испуг возрос, когда он осмотрел меня и спросил:
— Ты сын Пабло Васконселоса, верно? Он уже нашел работу?
Мне пришлось ответить, хотя мне было очень стыдно перед Португальцем, что папа был без работы.
— Он ожидает; ему обещали много…
— Хорошо, давай посмотрим, что у нас здесь.
Развязал тряпки, прилепившиеся к ране и сделал впечатляющее — «ммм!».
Я искривился, собираясь заплакать. Но Португалец стал позади, чтобы помочь мне. Меня усадили на стол, покрытый белыми простынями. Появилась куча инструментов. Я начал дрожать. И перестал дрожать, потому что Португалец оперся плечом о мою спину и сжал мои плечи сильно и одновременно мягко.
— Не будет сильно болеть. Когда все закончится, я поведу тебя пить освежающее и кушать печенье. А если не будешь плакать, то куплю тебе леденцы с фигурками артистов.
Тогда я набрался самой большой в мире смелости. Слезы лились, и я остановил их. Мне наложили несколько швов и даже сделали укол от столбняка. Я выдержал, даже подавил желание вырвать. Португалец сжимал меня с силой, как будто бы хотел, чтобы часть боли перешла к нему. Своим платком он вытирал мне волосы и лицо, намокшие от пота. Казалось, что это никогда не закончиться. Но наконец, закончилось.
Когда он нес меня к машине, то был довольный. Он купил мне все, что обещал. Жаль, что я ничего не хотел. Казалось, что из меня вынули душу через ногу.
— Теперь ты не можешь идти в школу, малыш.
Мы были в машине, и я сидел близко к нему, касаясь его руки, почти повторяя его движения.
— Я подвезу тебя поближе к твоему дому. Придумай любую вещь. Можешь сказать, что на перемене ударился, и учительница отправила тебя в аптеку…
Я смотрел на него с благодарностью.
— Ты храбрый человечек, малыш.
Я улыбнулся ему, заполненный болью, но внутри этой боли я только, что открыл нечто очень важное. Португалец превратился сейчас в человека, которого я полюбил больше всех на свете.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Беседы здесь и там
— Знаешь, Мизинец? Я узнал все. Все, очень хорошо. Он живет в конце улицы Барона Капанемы. В самом конце, и держит машину рядом с домом. У него две птичьи клетки, одна с канарейкой и другая с синей птицей. Я побывал там очень рано, шел как будто просто так, нес свой ящичек для чистки обуви. Мне очень хотелось идти, и я даже не чувствовал тяжесть ящичка. Когда пришел, то хорошенько разглядел дом, и мне показалось, что он довольно большой для человека, который живет один. Он был по другую сторону, во дворе, рядом с баком и брился. Я постучал руками.
— Хочешь почистить обувь?
Он подошел оттуда, все лицо в мыльной пене. Часть уже была побрита. Улыбнулся и сказал мне:
— А, это ты? Входи малыш.
Я проследовал за ним.
— Подожди, я закончу.
И продолжил бриться бритвой, трак, трак, трак…
Я уселся на свой ящичек и стал ждать. Он смотрел на меня через зеркало.
— А твоя учеба?
— Сегодня национальный праздник. Поэтому вышел чистить обувь, чтобы заработать несколько монет.
— А! И продолжил. Потом наклонился над баком и помыл лицо. Вытерся полотенцем. Лицо его покраснело и заблестело. Затем он снова рассмеялся.
— Хочешь выпить со мною кофе? Я сказал, что нет, хотя был бы не против.
— Входи. Мне бы хотелось, что ты видел, как там все чисто и ухоженно. Даже на столе была скатерть в красную клетку. Он рассказал, что одна старая негритянка приходит каждый день навести порядок, когда он уходит на работу.
— Если хочешь, делай, как я, окунай хлеб в кофе. Но не прихлебывай, когда делаешь глоток. Это некрасиво.
Здесь я посмотрел на Мизинца; он был молчаливый, как тряпичная ведьма.
— Что случилось?
— Ничего. Я слушаю.
— Слушай, Мизинец, я не люблю споры, но если ты рассердился, то будет лучше, сказать мне об этом.
— Дело в том, что теперь ты играешь только с Португальцем, и я не могу…
Я задумался. Вот оно что. Мне даже в голову не пришло, что он не мог развлекаться с ним.
— Через два дня мы встречаемся с Баком Джонсом. Я уже отправил ему послание через вождя Сидящего быка[31]. Бак Джонс далеко, охотится в саванне…. Мизинец, как сказать «саваа» или «саванна»? В одном фильме в конце стояло «н». Не знаю. Когда пойду в дом Диндиньи то спрошу у дяди Эдмундо.
Опять тишина.
— На чем мы остановились?
— Окунать кофе в хлебе.
Я расхохотался.
— Окунать в кофе хлеб, глупый. В этот момент мы замолчали, он смотрел на меня, изучая.
— Тебе пришлось много поработать, чтобы, наконец, найти, где я живу.
Я не знал, что ответить. Решил сказать правду.
— Вы не рассердитесь, если я что-то скажу?
— Нет. Между друзьями не должно быть секретов…
— Это ложь, что я шел там, чтобы чистить обувь.
— Я знал это.
— Но я хотел столько…. Здесь, на этой стороне, нет никого, кто чистит обувь, так как у нас пыльно. Только те, что живут близко к Рио-Сан Пабло.
— Но ты мог придти и без этой тяжести, нет?
— Если бы я его не взял, мне бы не разрешили выйти. Мне разрешают гулять только возле дома. Время от времени мне надо там появляться, понимаешь? И наоборот, если я ухожу дальше, то должен притвориться, что иду работать. Он посмеялся над моей логикой.
— Когда я иду работать, то дома знают, что я не буду шалить. И это лучше, потому что так я не получаю порку.
— Я не думаю, что ты такой шалун, как говоришь.
Он стал очень серьезным.
— Я ни на что не годен. Я очень плохой. Поэтому на Рождество для меня рождается черт и я не получаю подарков. Я чума. Чумовой ребенок. Собака. Обычная вещь. Одна из моих сестер сказала, что такой плохой как я не должен был родиться.
Он почесал в голове, изумленный.
— Только на этой недели я получил кучу побоев. Некоторые довольно болезненные. Но меня бьют также и за то, что я не делаю. Меня обвиняют во всем. Они уже привыкли меня бить.
— Но, что такого ты делаешь плохого?
