- Что, вы не могли этого предусмотреть?
Митин молчал, затем, вынул из кармана деньги - гонорар за ведение дела, полученный от Захарова, положил на стол:
- Возьмите, Иван Егорович. Я согласен, я плохой адвокат, не сумел достичь нужного результата. Ваше право, у вас 10 дней. Наймите другого, Резника из Москвы, например. Вы можете подать кассационную жалобу на приговор суда. Будет пересудок. Но уверен, и там Виктор скажет то же самое. Слишком честным вы его воспитали, Иван Егорович! Извините...
Митин хотел уйти. Иван Егорович взял его за руку:
- Извините, Федор Федорович, ради бога, извините. Я не знаю, что говорю. Но и меня поймите правильно: даже прокурор запрашивал условный срок. А тут! Конечно, здесь нет вашей вины. Что будем делать дальше?
- Не знаю, Иван Егорович. Я спросил у Виктора, жалобу будем писать? Он ответил: 'Не стоит. Я получил минимальный срок три года за жизнь человека'. Этим, пожалуй, все сказано. Ваш сын вбил себе в голову, что лишение свободы искупит его вину. Если она есть вина. Самое интересное, он сам не уверен, делал ли он движение. Куклин говорит, последнее, что он видел, Виктор с фотографиями стоит почти в двух метрах. А Фокин бутылку об бордюр разбил, 'розочку' сделал. Он явно понимал, что Виктор сильнее и боялся его, приготовился защищаться. А если бы Виктор был уверен, что хотя бы движение в сторону Фокина сделал, он сам, наверное, просил бы суд наказать его по 102 статье Умышленное убийство. Да, такой у вас сын, Иван Егорович. Виктор - 'Победитель'.
Митин сел на стул, опустил седую голову, он очень болезненно переживал все проигранные процессы, а здесь... Он защищал воров, кравших у работяг, бандитов, насильников, убийц. Но он знал их вину. А подобных случаев в его практике не было.
- Знаете, Иван Егорович, - помолчав, добавил Митин, - я даже рад, что у вас такой сын. Значит, у России есть будущее, если есть такие люди, как Виктор. Вам есть, чем гордиться.
- Я понимаю, Федор Федорович, но для всех теперь мой сын - просто уголовник, совершивший, пусть и неосторожное, убийство. Суд признал его вину, значит, так оно и было. Немногие поймут меня, если я даже попытаюсь объяснить, как все было на суде. Вы понимаете меня, Федор Федорович?
- Да, вы правы. Судят по результату, а результат - три года усиленного режима. Я попробую еще раз с ним поговорить через несколько дней, пусть пока все взвесит. Я советовал ему остаться отбывать наказание здесь, в СИЗО, его статья и срок позволяют. У вас нет знакомых среди сотрудников, руководства СИЗО? Пусть они поговорят с ним. В зоне с его характером ему будет очень тяжело. Я ему сказал об этом. Не знаю, какое он примет решение.
Через пять дней адвокат Митин посетил СИЗО, еще раз поговорил с Виктором Захаровым и услышал тот же ответ:
- Три года за жизнь - это меньше минимума.
Но на вопрос, где он собирается отбывать наказание, Виктор уже не был так категоричен. Сказал:
- Я подумаю. Скучно очень в камере. Мысли давят, душу разрывают. Лучше быстрей работать, все забываешь, и время быстрей идет. А то с утра до вечера слушаешь всякие небылицы из блатной жизни соседей по камере. Хотя врут больше половины. Напускают на себя фарс. Послушаешь, и деньгами сорили, рестораны, юг после дел. Каких дел! Один сидит за старушку, она его пробку электрическую заменить позвала, он кошелек с пенсией стащил, двадцать восемь рублей. Она увидела, бросилась отнимать, он толкнул ее, она упала, голову рассекла, два месяца в больнице лежала. Да и простила она его, на суде за него просила, но его по новому трезвому постановлению признали алкоголиком по статье 62 и уже условно осудить не могли. Три года тоже. А вы говорите писать мне жалобу на несправедливо суровый приговор.
Митин после разговора с Виктором позвонил Ивану Егоровичу.
- Иван Егорович, так же все сказал, три года не цена за жизнь. Писать жалобу просто нет смысла, надо привыкать к тому, что он будет отбывать срок. И еще, Иван Егорович, я говорил об отбытии срока при СИЗО, Виктор уже не так категоричен. Зачем ему эти этапы, какая разница, где пройдут эти три года. У него по 1/3 стройка народного хозяйства и по 1/2 условно досрочное по его статье. Сами к нему пойдете?.. Вот и поговорите. Я бы в СИЗО его навещал. Интересный, очень интересный он парень.
Иван Егорович, услышав короткие гудки, тоже положил трубку. За пять дней он уже стал привыкать к мысли, что Виктор будет три года отбывать наказание. Иван Егорович с утра до позднего вечера был на заводе. Даже в воскресенье поехал на турбазу, взял лыжи, ушел один в лес. Дышал, любовался зимним великолепием хвойного леса. Громадные ели и елки, покрытые белой шапкой снега. День был тихий, солнечный, что даже в ушах звенело от тишины. Только редкие дроби дятлов нарушали этот величавый покой. Тук - тук - тук. С Еленой Владимировной он стал редко разговаривать. Жена еще раньше, до трагедии с Виктором, ударилась в религию. Лично ездила по деревням, собирала у старушек старые иконы. Она вместе с группой новых активистов собиралась отреставрировать старую деревянную полуразрушенную церквушку на окраине города. Читала религиозную литературу: и крестьянскую, и баптистов, и 'Свидетелей Иеговы'. Иван Егорович не вникал, пусть делает, что хочет. Каждый забывается в горе по-своему. Он теперь не секретарь райкома, и выговор, что его жена верующая, ему не грозит. Да и везде по стране возрождение религии стало открытым.
'Может, и правильно это, - думал Иван Егорович. - Человек не может жить без веры. Если идеалы коммунизма рассыпались, надо во что-то верить. В Бога, в совесть, в человеколюбие'.
Сам он с утра на работе пытался до тонкостей вникнуть в производство в процессе работы строящегося предприятия - изучал чертежи, оборудование, технологию и очень удивился, когда во время очередного звонка из обкома Антипов его похвалил за усердие:
- Молодец, Иван Егорович, учиться никогда не поздно!
Значит, за ним здесь следят и все передают Антипову? Да, интересный завод: не только со своей службой безопасности, но и со своим КГБ. Здесь, наверное, знают все и всех, как и положено в стране социализма. Антипов сам два раза в неделю звонил Захарову. Иван Егорович начинал убеждаться в своих предположениях. Их подтвердил слух из Москвы, где заговорили об акционировании предприятий. Это первый шаг на пути к частной собственности на средства производства. Хозяевами будут люди, имеющие контрольный пакет акций. Хотя старый хозяйственник Захаров понимал, хозяин всегда один - директор. Но за его спиной будет кто-то стоять, кто это? Антипов или, может, сам Абрикосов?
Меняется все медленно, но бесповоротно, в стране происходит революция, пусть без штурма Зимнего и гражданской войны, но это революция. И все государственное, народное постепенно снова становится частным и имеющим своих хозяев. Он, Иван Егорович, только директор со своим широким кругом полномочий, он просто исполняет чью-то волю, пока это воля государства, а там... Может, он и останется директором и будет как приказчик исполнять барские распоряжения. Тогда зачем нужно было семьдесят лет идти топить страну по колено в крови, чтобы вернуться назад? Может, этот путь, избранный тогда в далеком семнадцатом, был изначально ошибочным? Или за семьдесят лет комиссары в стране превращались из красных в черных? И говоря 'наше государственное' они это понимают, как 'мое'?
Иван Егорович вспомнил уже ставший далеким тот зимний вечер в Охотничьем домике в январе 1985 года. Секретари обкомов и говорили тогда, как хозяева, 'моя' область, 'я думаю у себя в области'. Да, пути неисповедимы, никогда не знаешь, где найдешь, что потеряешь.
Звонила дочь Галина, дела у нее идут в гору. Еще одно кафе себе новое купила, сделала ночной клуб, как на Западе; и ресторан у нее, и салон красоты. Сколько у нее дохода, он никогда не задавал ей этот вопрос, и вообще, дочь после окончания института жила сама. Денег никогда не просила, теперь она купила себе трехкомнатную квартиру и взятые в долг деньги назад не взяла, ответила:
- Виктор - мой брат. Это от меня.
Живет только одна и на вопрос, когда он будет нянчить внуков, только рассмеялась в ответ:
- Работай, Иван Егорович, тебе до пенсии еще далеко.
Два дня назад Захаров ездил на силикатный завод. На стройке не хватало кирпича, темпы
