Ивановна хозяйской важной походкой обошла все помещения пищеблока, даже где хранились пустые бочки из-под селедки. До конца ремонта оставалась самая малость, уже устранялись последние недоделки. Все осмотрев, Евгения Ивановна подошла к начальнику отряда Селезневу, который в связи с ремонтом тоже проводил много времени на пищеблоке:
- Кажется, Игорь Вячеславович, с Бугром мы не ошиблись. Мужик хваткий и вкус настоящего дизайнера, не тюремный пищеблок, а 'Астория'.
И ушла в свой кабинет, писать раскладку на следующий месяц.
Виктор сдал ключи сияющему Селиванову, объяснил ему, что надо делать. Хотя вечный заместитель, переживающий уже третьего бригадира, лучше него, наверное, знал, что делать. Виктор помылся в душе и ушел в отряд. О, наконец, белоснежная простынь, мягкая, пусть и пружинная, стянутая для жесткости жгутом, кровать. Это сказка! После месяца сна одетым на жестком топчане, Виктор едва прикоснулся головой к подушке и сразу забылся. Сколько он спал: час, десять, сутки? Он очнулся от запаха. Аромат духов щекотал ноздри. Где он мог чувствовать этот запах? Виктор открыл глаза. На соседней кровати сидела Евгения Ивановна. Виктор попытался вскочить, Евгения Ивановна нежно положила ему руку на грудь:
- Лежи. Спи. Еще шесть вечера. Я вот что пришла, Бугор. Ты спи, высыпайся, пожалуйста, но чтобы завтра к 8.00, то есть к моему приходу, этого дебила Селиванова на пищеблоке не было, - говорила она тихо мягким, нежным голосом. Виктор впервые слышал от нее такой женский, не командный голос.
- Но, Евгения Ивановна, Селезнев мне дал двое суток, - попытался оправдаться Виктор.
- Бугор, - уже другим, рабочим голосом, - завтра в 8.00 ты на пищеблоке встречаешь меня, - и нежно провела указательным пальцем по его губам. - Губы у тебя пухлые, как у девчонки. Все. Спи, еще двенадцать часов в вашем распоряжении, Виктор Иванович.
Она встала, быстрым шагом вышла, громко стукая набойками туфель по деревянному полу, унося с собой аромат духов и неповторимый, волнующий аромат женщины. Сон пропал. Виктор лежал с открытыми глазами.
Он спал, а она сидела и смотрела на него. 'Сколько времени?' - думал он. Какая она женственная и красивая. Если раньше, давая указания поварам, ему, хлеборезу, это была совсем другая Евгения Ивановна - солдат в юбке. То сейчас он впервые увидел ее как женщину, нежную и тихую. Женщину, пахнущую чем- то необыкновенным. Это не запах духов, это другой, волнующий запах женщины, его невозможно спутать, его невозможно заглушить ни одними духами, даже лучшими в мире. 'Ты дичаешь, Витек, и время весенние чувства играют. Хотя слов нет, она хороша', - Виктор лежал на кровати, положив руки за голову.
- Тридцатитрехлетняя Евгения Ивановна как женщина не просто хороша, а безумно хороша, - вслух произнес он.
Пришли заключенные с ужина, в коридоре послышались шаги, голоса. Виктор закрыл глаза, притворился спящим. Ему не хотелось ни с кем сейчас говорить. Просто лежать и думать: 'Надо же, никто не чувствует этого запаха. Он стоит у него в носу. Хотя, наверное, в его сознании'.
Кто-то из осужденных сказал:
- Тихо, мужики. Пусть Бугор спит. Пошли вниз, телек смотреть.
Все вышли. Кто-то вернулся, взял теннисные шарики. Виктор лежал в тишине с закрытыми глазами. Но постепенно стали мелькать какие-то люди, котлы, голоса, и он заснул.
Утром Виктор Захаров как обычно без побудки проснулся в 5.30. Встал, бросил на плечо полотенце, взял щетку, станок, пошел в умывальник бриться. В 6.30 Виктор свежий, выбритый, в белой наглаженной поварской куртке снимал с медсестрой санчасти пробы завтрака. Начинался новый рабочий день. В 8.05 пришла Евгения Ивановна, и словно не было вчерашнего вечера, и никогда не приходила она в камеру 120, не сидела на соседней кровати. Едва зайдя в коридор, она своим командирским голосом крикнула:
- Бугор, почему на лестнице разлили жирный суп? Что люди разбиваться должны?!
- Но, Евгения Ивановна, все разносят пищу по коридорам.
- Не знаю, найди или сам бери тряпку и убирай, - и пошла по коридору, громко цокая набойками туфель.
Виктор взял на посудомойке швабру с тряпкой, пачку соли и пошел убирать разлитый кем-то суп на крутой деревянной лестнице на выходе из пищеблока. Подошел парень с посудомойки. Взял у Виктор швабру:
- Неприлично как-то, Бугор и с тряпкой.
Голос показался Виктору знакомым - 'Степан?'.
- Степанов Андрей? Ты здесь? Какими судьбами?
- Да вот, стукнуло восемнадцать, поднимаюсь на взросляк. Если возьмешь к себе, останусь. Мне еще год и два месяца, какая разница, где сидеть. Говорят, в зоне стремно, работы нет, голодно. Я сейчас в рабочей хате, в 116. Заходи вечером потрещим, если в большие бугры еще не вышел.
- Что ты, какие бугры? Как наши пацаны? Кто сколько?
- Степа, - позвал кто-то с посудомойки, - давай загружать.
- Извини, Бугор, дела зовут. Приходи вечером, что знаю, скажу. Все, пока.
Побежал - маленький, вертлявый, ему и четырнадцать трудно дать. Говорили взрослые пацаны, подсаживали его, и он залазил в открытые форточки в квартирах. Их хозяева, особенно не на первых этажах, очень часто забывали закрывать.
День прошел как обычно. Что-то всегда случалось. Какие-то камеры отказались брать пищу. Кто-то высчитал, что в пайке недовес, потому что в килограммовой буханке хлеба всегда на 30-50 граммов меньше. Сколько разных вопросов приходилось решать Виктору за день. В 17.00 его позвала Евгения Ивановна. Виктор подошел к двери, постучал.
- Разрешите?
Сегодня была пятница, и Евгения Ивановна как обычно давала ему указания на выходные дни строго следить за излишками по строевке. Лишнее, как и недочет, тоже считалось нарушением, потому что не должно быть лишнего.
- Присаживайся, Бугор, думаю говорить тебе больше нечего, один за двоих месяц работал, справился. Я вот о чем: к нам с малолетки подняли с этапа семь человек, все в рабочих камерах и у нас работают тоже. Дело твое, хочешь, оставь, присмотри кого, тем более скоро комиссия по УДО, много наших уйдут. Но один опер, мой хороший знакомый, сказал мне по секрету, что среди них один - такая мразь. Сдает и наших, и ваших. Ты будь повнимательней. Фамилию он не назвал, конечно. Я сама люблю наводить и держать у себя на пищеблоке порядок. Знаю, за мной шпионят, но это их работа, я оперов имею в виду. Но такой может и свинью подложить любую и любому, понимаешь, о чем я?
- Хорошо, Евгения Ивановна, я все узнаю. У меня даже знакомый есть, Степа, с этого этапа. Я с ним в малолетней хате под следствием сидел. Он тоже поднимается на взросляк, у него все и выведаю.
Евгения ласково, почти как вчера вечером, посмотрела на Виктора и тихо сказала:
- Большой ты, Витек, а глупенький, а может, твой 'Степа' - тот и есть, - и встала со стула. - Все, свободен. Я переодеваюсь.
Виктор встал, но замялся возле двери. Евгения Ивановна увидела его нерешительность.
- Что еще?
- Знаете, Евгения Ивановна, ваши глаза... Я думал, вчера они мне приснились, но сейчас понял - нет.
- Какие глаза? Ты что несешь? Глаза у меня всегда одинаковые.
- Нет, - улыбнулся Виктор, - не всегда и теперь я это точно знаю.
- Ты что несешь?
Виктор вышел из кабинета. Евгения Ивановна еще что-то говорила ему вслед, но он не слышал ничего, он видел ее глаза, глаза женщины. Совсем не те, которыми она смотрела всегда на работе. Значит, гражданка Чайкина, хотя вы и утверждаете, что женского в вас - одно тело, это не так. Глаза не обманут, глаза - зеркало души.
