Вечером Захаров, как и обещал, зашел в 116 рабочую камеру к Степану, прихватив с собой нехитрое тюремное угощение - пятидесятиграммовую пачку индийского чая, конфет, сала. Степан очень обрадовался приходу своего бывшего 'взросляка'.
- Мы тогда, Захар, все думали, нагонят тебя прямо с суда. Потом меня на этап, на суд дернули. Когда окрестили, через месяц возвратился на тюрьму, базар слышу: 'Захару трешка'. Потом малолетка, беспредел там темный. Бугры лютуют хуже Ментов. Здоровые все суки.
- Ты, Степан, на бугра не потянул явно, - Захаров разливал чифирь по кружкам.
- Я, Захар, не стремился, гадом буду. Я пацан и пацаном буду. Баклан еще в этапке косяк одел, вот тебе и авторитетный пацан с понятием. Теперь он твои уроки искусства рукопашного боя на челюстях пацанов отрабатывает. Цыгана опустили почти сразу, как в зону поднялся. Минак был и Насос, но не вступились. Сам знаешь, здесь каждый за себя. Ему еще в КПЗ в его районе кто-то предъяву дал. Цыган - колхоз, отмаз не дал. Вот так, разбросала судьба нашу хату 3-2 - кто в князи, кто на парашу. Я как тебя увидел, подумал, мужик ты с головой и армию видел, и грамотный, университет закончил. Ты поговори, Захар, с отрядником своим, может, оставят меня, мне и осталось четырнадцать месяцев. Я хочу на посудомойке. А что? Я воды и соды не боюсь, экзем на руках нет. Сегодня к нам центровая телка заходила, как ее, Мухина. Ну и телка, дыхание спирает. Зашла: 'Так, мальчики, экзем на ручках нет?'
Захар просидел у Степана больше часа, пришел дневальный:
- Бригадира пищеблока вызывает начальник отряда.
Захар поднялся.
- Я не прощаюсь, Степан, - сказал он.
Вышел из камеры. На лестнице его догнал чернявый парень, тоже из поднятых на взрослую зону малолеток.
- Захар, подожди секунду, базар есть, - позвал он.
Виктор остановился:
- Что тебе, земеля? - спросил он.
- Ты Степану земляк или кореш по воле? - спросил чернявый.
- А что такое? Что за интерес? - Виктор насторожился.
- Да сука он и стучало. Его из зоны вывезли, ему в июле только восемнадцать, но не дожил бы он до своего совершеннолетия. Это он вломил и Цыгана подставил, его в непонятке и опустили. Ты меньше якшайся с ним. Дело, конечно, твое, но у тебя треха на ушах, всякое может быть, может, и не быть защиты, тюремных стен.
Виктор одной рукой схватил чернявого за шиворот, легко приподнял над полом:
- Отвечаешь за базар?
- Захар, этим не шутят, сам понимаешь.
Виктор разжал руку. Чернявый резко развернулся и исчез так же стремительно, как и появился. Виктор постучал в кабинет начальника отряда Селезнева:
- Вызывали, гражданин начальник?
- Вызывал и полчаса жду.
Селезнев сидел за столом, перед ним лежали папки с делами.
- Присядь, Бугор, будем вместе думать. Одна голова хорошо, а две 'хуже'.
- Я согласен, Игорь Вячеславович, две головы - это базар.
Виктор сел на предложенный стул.
- Не пойму я, смотри дело: Степанов Андрей Михайлович, восемнадцать лет в июле, в июне поднимается на взросляк. Оперативники рекомендуют оставить в хозобслуге. Что это может значить?
Селезнев посмотрел поверх очков на Виктора.
- Объясняю, гражданин начальник. Степанов очень сильно накосячил на малолетке и дальнейшее его пребывание в данном ИТК стало для него невозможным. Вот его и вывезли на тюрьму, пусть подрастет и к нам.
Виктор посмотрел на начальника отряда:
- Я вам доходчиво объяснил, гражданин начальник?
- Вполне. Зачем он нам?
- Думаю незачем, отправьте его в МОБ, хронический гастрит у пацана от перемены пищи. Один из этой семерки, по-моему, едет в МОБ?
- Да Дыбля. У него действительно гастрит. Откуда ты все знаешь, Бугор?
Селезнев улыбнулся.
- Тюремная почта, гражданин начальник, она самая быстрая.
Виктор тоже улыбнулся.
- Не скажи... Вот не сообщили тебе, завтра у тебя свидание с отцом, личное. Вот тебе и самая быстрая почта.
Утром осужденные Степанов и Дыбля были этапированы в Межобластную больницу. Что потом произошло в судьбе Степанова, Виктор не слышал. Каждый отвечает за деяния свои, и изменять что-то Виктор даже не хотел. Ему было больше жаль тихого деревенского паренька Цыгана, почти земляка с Петровского района. Он ему подарил мыло, зубную пасту и щетку. Цыган дал ему слово мыться и чистить зубы каждый день, и пока Виктор сидел с ними, он строго выполнял обещание. В 11.00 Виктора Захарова вызвали на свидание.
- Мать передала, - стал объяснять Виктору отец.
Он почти не изменился. Только похудел. Хотя это пошло ему на пользу. Он будто помолодел, только голова вся белая и лысина во всю макушку. Захаровы разместились в комнате личных свиданий. Отец поставил на стул большой баул с продуктами.
- Отец, зачем? Я шеф-повар. Я сыт, - взмолился Виктор.
- Угостишь друзей или, как вы зовете друг друга, корешей - сокамерников? Хотя я думаю, сынок, друг в жизни - это большая редкость. Я вот вспоминаю и не могу вспомнить. В детстве я дружил с Алешкой Новиковым, мы были друзьями. Но потом разбежались, семьи создали, какие друзья? Так, по работе коллеги или по рыбалке. Но чтобы друг, с которым можно поговорить, высказать, что у тебя на сердце накипело, что грызет и спать не дает, не помню. Нет у меня таких. Да я уверен, и у тебя нет. Друг - это слово, которое в 'Красную книгу' надо заносить.
- Наверное, ты прав, отец. Другом может быть один человек. Во взрослой жизни это очень редко, только жена может стать другом, но это, наверное, еще реже.
Виктор взял мандарин. Стал руками снимать кожуру.
- Все не забудешь Вику, сынок? Мы взрослые давно и давай хоть раз как друзья, которые в 'Красной книге', поговорим.
- Давай, отец. Я давно тебе хотел поговорить предложить, но сначала стеснялся, потом думал, не поймем друг друга. Не знаю, отец, пустота у меня в душе после нее, понимаешь? Ничем не могу эту пустоту заполнить. Она как черная дыра. Работаешь когда с людьми, общаешься - отпустит. Ночью остаюсь один со своими мыслями - снова пустота. Даже думал, хотя знал, не будет этого, думал, вернется, попросит прощения, прощу, с чужим ребенком возьму. Это как наваждение какое-то. Не знаю, поймешь ли ты меня.
Виктор замолчал. Стал без охоты есть очищенный мандарин, отламывая дольки.
- Знаешь, сынок, я в твои годы тоже любил и думал, так будет всегда. Только в отличие от тебя не она от меня, а я от нее ушел.
- Как ушел? - не понял Виктор.
- Время было тогда другое, сынок. Вам сейчас, молодым, легко судить о тех годах. Когда подъезжает ночью машина, и нет человека, и в книге домовой он никогда не значился, и не был прописан на этой площади. Я закурю, сынок, - Иван Егорович достал сигарету.
- Что ж тебе грозило за любовь к этой девушке? Расстрел или, как тогда говорили, десять лет без права переписки?
- Может, и ничего не грозило. Смалодушничал, может. Времена уже тогда менялись. Оттепель. Тень, одна тень оставалась, но тень страшная. Я тогда и не понимал, наверное, а встретил прошлой осенью ее
