женственная, такая близкая-близкая. Виктор обнял ее за талию, прижал к себе и начал страстно целовать шею, щеки, губы, глаза. От близости и запаха женского тела, от нежного запаха духов у него закружилась голова.
- Ты что? Ты с ума сошел? Дурачок мой сумасшедший, - шептала Женя, крепче прижимаясь к Виктору. - Я же говорю, дождь давит...
Они очнулись от стука тяжелой железной входной двери в коридоре пищеблока. Женя быстро привела в порядок одежду, сбившиеся волосы. Виктор отскочил к двери кабинета, стал спиной к Евгении Ивановне. Лицо его горело. В голове стучал молоток: тук - тук - тук. 'Это не молоток, это сердце', - словно приходя в сознание, подумал Виктор.
Тихо. Никаких шагов в коридоре. В это время повара заканчивают мыть котлы после завтрака. Начинают закладку мяса на обед.
- Бугор, ты хотя бы дверь закрыл. До воли тебе еще минимум полгода, рано расслабился, - губы у Жени дрожали.
Она явно хотела напустить на себя строгости. Хотя бы в голосе. Виктор молча подошел, взял ладонями ее голову, заглянул в глаза.
- Хорошо, Евгения Ивановна, я буду обязательно всегда закрывать дверь...
- 36 -
Вика почти два месяца пролечилась в диспансере. Денег совсем не было, о работе в торговле после ее 'космической' болезни надо забыть. Вика вернулась на Шендрикова в пустующую квартиру. Подумав, позвонила Лобову домой. Ей повезло, была суббота, и профессор дома. Она не знала, ему просто нездоровилось, и у него сорвалась встреча с очередной 'любовью'. Профессор от этого с утра был немного не в духе.
- Слушаю! - услышала Вика в трубке голос Олега Николаевича, еще год назад голос такой родной, всегда томный и загадочный, теперь такой безразличный.
Какая теперь разница, каким был голос. Ей нужны были деньги, и она прямо, без вступления, сказала ему об этом.
- Олег Николаевич, это я, мать вашего ребенка. Мне нужны деньги, - наверное, голос у нее был жалким, молящим.
Профессор даже сначала растерялся, не найдя, что ответить. С минуту молчал, потом уже мягче произнес:
- Вы наглеете, Виктория Викторовна. Хватит того, что я плачу за квартиру, в которой вы проживаете неизвестно с кем. А мое отцовство нужно еще доказать. Вы тогда жили, как помнится, с двумя мужчинами одновременно. Или он тоже шлет вам с лагерей деньги на содержание ребенка?
Голос Лобова становился раздражительно-издевательским. Но он, наверное, даже не знает, что Вика оставила ребенка в роддоме, это давало ей шанс. Значит, и о диспансере он ничего не знает, и эти месяцы он даже не задумался узнать, что с Викой, почему она молчит. Да, действительно, по моральному облику они с Лобовым - достойная друг друга пара.
- Олег Николаевич, мы... - Вика заколебалась. - Я согласна провести экспертизу. Если у вас есть сомнения о своем отцовстве. Но женщина всегда знает, кто настоящий отец...
- Бред, - Лобов грубо перебил Вику, - Нестерова, вы несете бред. Любовь! Я уверен ему, этому вашему убийце, вы говорили о любви то же самое. Что он лучше всех. Что он открыл в вас женщину. Хороший сценарий! Зачем его переписывать, если мужики клюют на это.
- Вы! Вы!.. - у Вики от негодования сдавило горло, даже сбилось дыхание. Она закричала, рыдая: - Вы говорите, будто это не вы, а я бегала за вами, обещала золотые горы. У меня был парень, отличный парень. Он любил меня, у него отец - второй секретарь райкома, - Вика заплакала навзрыд.
- Что же вы не стали с ним жить, милочка? - Лобов тоже перешел на 'вы'. - Он молодой, красивый, и папа у него...А я старый, для вас я имею ввиду. Или вам карьеры быстрой захотелось? И в аспирантуру вас Лобов устроил, хотя вы далеки от химии, - Лобов издевался явно бестактно.
- Пошел ты... Паршивый, старый козел. Ты соблазняешь студенток! - Вика кричала в трубку.
- Да вы, милочка, истеричка. Это тогда не ко мне, это к психиатру. Я как очень порядочный человек снимаю вам квартиру, плачу за нее. Хотя я уверен, отец ребенка не я. У меня не может быть детей. А вы, милочка, наглеете, - Лобов положил трубку.
Вика несколько раз пыталась снова позвонить, но Лобов не брал трубку, а потом вообще отключил телефон. Ехать к нему на квартиру? Зачем. Ясно, денег он ей не даст. И еще узнает, что ребенка она оставила в роддоме, узнает личную жизнь после роддома, тогда перестанет даже платить за квартиру. Хозяин квартиры живет на севере, платит Лобов за полгода вперед. Нет, оказаться зимой на улице не в ее планах.
Беда не приходит одна. Вике пришло письмо из общежития, где она прописана. Отпуск она не продлила в сентябре, не учится, значит, считается самовольно бросившей аспирантуру, она должна явиться с паспортом, выписаться из университетского общежития.
- Совсем весело, - Вика сидела в кресле, прочитанное письмо лежало на ковре, на котором еще остались не отмытые темные пятна ее крови. - Совсем хорошо. Извечный вопрос: 'Что делать?' Хотя хитрит комендант, старый извращенец, - размышляла вслух Вика.
Она стала замечать, что последние месяцы она стала не думать, а говорить вслух то, о чем думает. Вика вспомнила коменданта общежития. Пенсионер, преподаватель философии Бахтин всегда, разговаривая с молодыми студентками, Яков Исаакович брал их за руки. И провожая из своего кабинета всегда до дверей, как бы невзначай, трогал их за бедра. Седой солидный мужчина всегда в костюме с галстуком. Участник войны, вчерашний преподаватель, Яков Исаакович с маслеными похотливыми глазками за стеклами очков, как бы невзначай облапывает семнадцатилетних девчонок. И надо сказать, делал он это столь деликатно, что скорее студентки краснели и стеснялись, и ни разу никто не попытался даже пристыдить его.
- Хитрит, старый извращенец. Все ясно, из диспансера пришло письмо - извещение.
Как студентка, она прописана в университетском общежитие, туда обязаны сообщить. Хотя она, выписываясь, и говорила, что не живет по месту прописки, и ей обещали не сообщать в общежитие.
- Сволочи! Все сволочи!
Вика снова стала пить. Не стесняясь, стала появляться у точек, торгующих спиртным. Их было немного по городу, и ее стали уже узнавать. Она безошибочно узнавала ищущих, где выпить, мужчин и предлагала свою 'хату'. Часто гость, а иногда и двое оставались у нее на ночь.
- Так, подруга, недолго снова на Космонавтов, а может теперь и в Оренбург, платки вязать, - как обычно размышляла вслух Вика.
За умышленное заражение венерическими заболеваниями существовала уголовная статья, и в Оренбурге была одна из женских колоний. Потом пришло извещение на переговоры из города Ноябрьска. Звонил хозяин и сообщил, что принял последний платеж, он приедет жить весной.
- Значит, осталась одна дорога, - размышляла после выпитой рюмки Вика, - назад, домой в райцентр.
Из общежития уже выписали. Ждать милицию, заберут паспорт, поставят бомж-штамп. Выход нашелся совсем неожиданно, когда Вика стала терять даже надежду. Неважно какой, но выход. В соседнем подъезде их дома на Шендрикова жил одинокий пенсионер Чугунов Александр Александрович. Правда, пенсионер военный, ему всего чуть больше пятидесяти. Чугунов служил в МВД, в колонии строгого режима, которая находилась на северной окраине их города. В пятьдесят лет Сан Саныч, как его звали соседи, майор МВД вышел на пенсию. Получая приличную военную пенсию, он по знакомству устроился кладовщиком на продовольственную базу. В голодные 80-90 годы это было одно из самых лакомых мест, устроиться куда без
