материнскими шалями — серьезные, неулыбающиеся дети. Некоторых несли.
Грехов стиснул зубы и застонал.
Такой, значит, получается караван: девять самолетов, триста маленьких ленинградцев.
Немцы напали на исходе первого часа полета. Их было полсотни, не меньше. Они атаковали звеньями, огонь был непрерывный.
— Командир! «Четверка» валится.
Грехов не ответил. Он все видел, потому что следил за машиной Кости Чугунова. Сначала из правого двигателя показалась узкая полоска какого-то странного, непривычного цвета. Грехов лишь успел подумать: «Не выхлоп!» — и тут из мотора ударило пламя. Чугунов горел. Он резко бросал самолет из стороны в сторону, языки пламени срывались с плоскостей, машина стремительно теряла высоту, оставляя за собой широкий шлейф черного жирного дыма… Костя Чугунов сделал пять вылетов на Берлин, из последнего пришел на одном моторе. Это был веселый веснушчатый парень из Костромы.
А там, где недавно была машина Чугунова, ковылял на одном движке «ноль седьмой». Его вел гражданский пилот, недавно прибывший в отряд. Me-109 приблизился к беспомощной машине, которая качалась и плохо слушалась рулей. Он подошел совсем близко, точно хотел получше разглядеть самолет, и вдруг полоснул длинной очередью по фюзеляжу.
«Теперь наша очередь», — подумал Грехов. Краем глаза он увидел, как «мессер» выходит из пике. Под крыльями желтоносого засверкали белые вспышки: немец мчался наперерез. Он прошил правый борт, раздался страшный удар и самолет зашатался. Грехов обернулся: на правом борту зияла дыра с рваными краями. Штурман, неловко скорчившись, лежал на полу. Второй пилот упал грудью на колонку управления. Его голова моталась за штурвалом, каштановая прядь билась на ледяном ветру.
Грехов выровнял машину и окликнул стрелка. Тот молчал. Летчик вытер пот со лба и увидел, как со стороны солнца пара истребителей заходит в атаку.
Это был уже перебор. Грехов вдруг почувствовал смертельную усталость. Сволочи! Сколько же их здесь? До этой минуты он сохранял необъяснимую, безрассудную надежду: не могли ребятишки сгореть в воздухе.
Немцы открыли огонь одновременно. Самолет содрогнулся и стал валиться на крыло. Из левого двигателя вырвался клуб густого дыма, а за ним — длинный оранжевый хвост.
Грехов бросил машину в крутое пике со скольжением, ушел от истребителей и через полчаса посадил исковерканный самолет на заснеженный аэродром. Все ребятишки были живы. Правда, половина из них обморозилась.
Он оставил штурмана в тыловом госпитале, похоронил второго пилота и стрелка и через неделю санным обозом добрался до Ленинграда.
В отряде уже работали новые летчики, машины Грехову не нашлось. Получение самолетов затягивалось, часть перебазировалась. Командир отряда отправил Грехова на курсы усовершенствования летного состава, где Грехов и переквалифицировался в истребителя.
Несколько вывозных с инструктором, потом — самостоятельно: взлет, посадка; зона — виражи, перевороты, петли; полеты в строю, воздушные стрельбы, учебные бои… Грехов никогда не рассказывал об этих днях, не любил вспоминать. Он хорошо стрелял и скоро крутил «бочки» и «петли» не хуже своих учителей, но плохо летал в строю. Вернее, не любил летать.
— Я тебя не выпущу, — говорил капитан Сурин. — Будешь сидеть здесь, пока не поймешь, что такое воздушный бой. В бою главное — не твоя победа! Ты в группе летишь, группа должна выполнить задание. Это же азбука, черт возьми! Чего тут не понять?.. Куда рвешься? — кричал Сурин в воздухе. — Боевой порядок расстроен! Ты не на прогулке. Держи строй! — И на земле все о том же: О других думай! О тех, кто рядом и позади тебя.
До маленького городка на Волге поезд тащился целую неделю. Оставшиеся продукты — крупу и яичный порошок — Грехов отдал кому-то на станции вместе со старой парашютной сумкой.
На пункте, где формировались команды из пополнения, Грехов оказался среди летчиков- истребителей, еще не нюхавших пороха. Они вместе дружно наседали на начальника пункта, торопили с отправкой. Молодые пилоты улыбались, глядя на коротконогого, невзрачного старшего лейтенанта, который с таким упрямством и с такой яростью добивался своего, словно хотел в одиночку выиграть войну.
— Я был на фронте! — кричал Грехов.
— Я тоже, — отвечал усталый майор с серым лицом.
— У меня полсотни боевых вылетов. Я Берлин бомбил.
— Я тоже не в кегли играл.
— Мне надо летать.
— Вы здесь не одни.
В истребительном полку Грехов снова донимал начальство, потому что его не спешили включать в боевой расчет.
— Дайте мне пару контрольных и отправляйте на задание.
— Дам я тебе пару вылетов, — говорил командир полка, — а дальше что? Машин нет.
— Вы получили три звена.
— Всего три. — Командир полка сжал виски ладонями. — Я был на этом заводе. Они там станки со станции на коровах возят, конвейер от дождя рогожей закрывают…
— Земляк!
— Я из Сибири, — сухо сказал командир полка.
— Сибирь, Урал… Какая разница!
Командир полка застонал.
— Отрава, а не человек! Не могу я идти в штаб соединения и просить самолет для Алексея Грехова.
Наконец они получили истребители, новые машины с прекрасными летными характеристиками.
Но, видать, слишком долго Грехов ждал их, слишком долго мечтал, чтобы теперь радоваться. Даже привычное счастье полета утратило для него прежний вкус.
Он возвращался с задания и бесстрастно докладывал:
— Я подошел близко, дал очередь. «Юнкерс» загорелся и упал.
— Я ударил. «Мессер» зашатался…
— Сбил ты его? — спрашивали Грехова.
— Не знаю. Я только видел, как у него отвалился кусок хвоста.
— Я дал очередь. «Мессер» разлетелся вдребезги.
— Это был Ю-86. Двухкилевой. Моя очередь прошила его фюзеляж, но он летел как ни в чем не бывало. Потом упал.
Молодые истребители недолюбливали Грехова. Они слышали, что этот мрачноватый пилот летал на Берлин, похоронил многих друзей, знали, что он числится среди лучших летчиков полка, но они не сидели с ним за послеполетной чаркой, потому что Грехов всегда молчал и никогда не заговаривал первым. Они видели непроницаемое лицо, холодные спокойные глаза, а те, кто знал Грехова раньше, говорили про эти глаза — потухшие.
Они вылетели по тревоге на перехват. Через пятнадцать минут Грехов бросил взгляд на часы. «Время, — подумал он. — Черт, где же они?» И тут услышал по радио:
— Слева по курсу самолеты противника.
Он наклонил голову и далеко внизу, на фоне холмистых полей увидел закамуфлированные тела самолетов. Это были транспортные Ю-52.
— Атакуем! — раздался голос комэска.
Грехов отдал ручку и огляделся: вся группа пикировала на противника.
— Внимание! Над нами «мессеры»!
Комэск что-то еще кричал, но Грехов его уже не слышал. Он неожиданно вспомнил декабрьский полет из Смольного, ленинградских детей, вспомнил тот страшный рейс и вновь пережил давнюю боль и бессильную ярость. Сейчас они падали на немцев, как те в ясный декабрьский день падали на них. Все
