было так похоже! Но теперь люди, сидевшие в камуфлированных машинах, были обречены. И тут Грехов почувствовал, что азарт охотника в нем пропал. Он прислушивался к себе и чувствовал, как гаснут в нем волнение и жар. Душа его сжалась и окаменела. Ничего в ней не осталось, кроме холодной ненависти, да и та таяла. Все перегорело в душе, запеклось, остыло, не болело… Зола.
На его прицеле качался «юнкерс» с бортовым номером 17. Указательным пальцем Грехов мягко выбрал свободный ход гашетки и дал длинную очередь. На «юнкерсе» взорвались бензобаки, он перевернулся через крыло и рухнул на лес.
— Леша! — крикнул ведомый. — Справа снизу «мессер»!
Грехов резко развернул машину, поймал немца в прицел и дал очередь. «Мессер» еще какое-то время лез вверх, потом завис, вяло качнул крыльями и, перевернувшись, посыпался к земле.
У самых верхушек елей Грехов взял ручку на себя. Выходя из пикирования, он оглянулся: из ельника поднимался к небу столб черного дыма. Поле внизу было усеяно обломками.
Его, кажется, все-таки задели: мотор покашливал. Прижимаясь к лесу, растворяясь в сумерках, Грехов заковылял домой…
23
— Его сбили? — спросил я.
— Нет! — Стогов сидел нахохлившись и вдруг резко выпрямился. — Грехова нельзя было сбить. Он мог летать на всем, что хоть немного походило на самолет. — Старый штурман долго молчал, глядя на меня из-под полуопущенных век, потом вздохнул, пошевелил губами и заговорил своим ровным, глуховатым голосом: — Его подожгли весной сорок пятого… Бой уже затихал. К Грехову пристроился ведомый, звал его, но Грехов молчал: пушечным огнем снесло антенну. Он только улыбался и кивал головой: мол, все в порядке, сяду. Машину шатало, но Грехов не давал ей свалиться. Внизу были брошенные артиллерийские позиции, а за ними — ровное поле. Грехов махнул ведомому: уходи! Он убрал газ, выпустил шасси и закрылки, притер машину к земле…
Поле оказалось заминированным.
Стогов сидел передо мной с усталым лицом, с поредевшими седыми волосами и говорил ровным голосом, что нет, совсем немногие из его друзей остались в живых, совсем немногие…
— На их долю выпала самая горькая пора войны, — тихо сказал он.
Несколько экипажей из оперативной группы погибли в сентябрьских боях под Ленинградом. Лазарев? Да, Сережа Лазарев был среди них. Шестнадцатого сентября не вернулись с задания шесть экипажей.
— Все наши, — сказал Стогов. — Больно вспоминать…
Да, говорил он, остались, есть еще, живут… Епринцева ранило в сорок втором, летать он больше не мог и вернулся на завод, где начинал слесарем. Наш стрелок Ваня Шинкаренко прошел всю войну, живет в маленьком городке на Украине, работает портным… Да, говорил Стогов, не забывают, пишут…
Он достал письмо.
«Жаль, Паша, — читал штурман, — что ты не приехал на последнюю встречу… Из наших были Студнев, Николайцев, Чурсин. Объявился Коля Ганюшкин. Он комендант досаафовского аэродрома. Велел тебе кланяться, говорит, что часто стал хворать…»
Стогов сказал: «Остров…» — и я снова увидел поросший вереском и сосной каменистый остров и летчиков из оперативной группы.
Они стояли на балтийском ветру, невысокие и рослые, плечистые и худенькие, как подростки, все молодые, с обветренными лицами, с воспаленными глазами и потрескавшимися от кислорода губами, в летных шлемах и унтах, с планшетками, свисавшими до колен. Они стояли плечо к плечу, смотрели на меня из дали лет, и взгляд у них был строгий и вопрошающий.
__________________
Вячеслав ВЕСЕЛОВ — писатель из-за Урала, из славного города Кургана. В сборнике «Товарищества» выступает впервые, но уже готовит к публикации яркую приключенческую повесть о переходе русского ледокола из Черного моря на Тихий океан в годы войны. Автор закончил Ленинградский университет.
