— Я… я не могу, — задыхаясь, выговорила она. Рениллу вдруг стало интересно, что она будет делать.
— Все равно я ничем не могу ему помочь, — довольно разумно заметила девушка. — Ничем. Чего ты от меня ждешь?
— Ничего, — честно признался Ренилл.
— О, ты считаешь меня ничтожеством! Ты всегда так думал!
— Никто не осуждает тебя, Цизетта. Успокойся и подумай…
— Я думаю, что ты осуждаешь меня и презираешь! Я не заслуживаю такого отношения, Ренилл! Это несправедливо. Кто ты такой, чтоб судить меня? Ну, кто ты такой?!
— Я никогда не говорил…
— Конечно, ты не говорил! Зато показывал каждым словом, каждым взглядом! Сам-то ты — совершенство, остальные даже не достойны чистить тебе сапоги! Ты на всех и на все смотришь сверху вниз, а в особенности, на меня! Такой уж ты особенный!
— Чепуха. И будь добра, говори потише.
— А, теперь я должна притворяться равнодушной?
— Хватит! — Ученица мадам Зувилль возвратилась и привела с собой замотанного врача. — Здесь госпиталь, а не кабак. Если вам нужно поругаться, выйдите за дверь.
— Отлично, я ухожу! — объявила Цизетта. — Видишь, Ренилл, я ухожу потому, что меня
Не дожидаясь ответа, она вылетела за дверь.
— Шивокс выкарабкается? — спросил Ренилл у доктора.
— В обычных условиях, при надлежащем лечении, почти наверняка выжил бы. А так… — доктор выразительно пожал плечами и занялся раненым.
— Моя жена где-то здесь? — спросил Зувилль у сиделки.
— Нет, — отозвалась женщина. — Она сейчас па стене с дамами из стрелкового отряда.
— Как обычно. Я не вижу ее целыми днями, — вздохнул Зувилль.
— Ваша жена — удивительная женщина.
— В самом деле. Кажется, она наконец нашла здесь свое призвание. Иногда я подозреваю, что окончание осады огорчит ее.
— Кончится ли когда-нибудь эта осада? — усомнилась сиделка.
— Наверняка, мадам, — утешил ее Зувилль, — Так или иначе, но кончится.
— Ну, в чем дело? — нетерпеливо спросил во Трунир Протектор был небрит, грязен, измучен и выглядел больным. Характер его, никогда не отличавшийся сдержанностью, за эти дни сильно испортился.
Говорить следовало кратко.
— Прежде всего я хотел бы знать, есть ли новости о Восемнадцатой, — начал Ренилл.
— Сегодня утром получено сообщение с почтовым голубем, и новости обнадеживают. Восемнадцатая выступила, хотя ее продвижение задерживается постоянными стычками с мятежниками. Тем не менее, они идут, и есть все основания надеяться, что .будут здесь через три дня, а может быть, и раньше.
— Вероятно, они придут слишком поздно, протектор.
— Почему?
— Думаю, зулайсанцы начнут штурм на рассвете, если не раньше.
— Почему вы так считаете? В прошлый раз вы основывались на какой-то астрологической ерунде, однако оказались правы. Что у вас теперь?
— Великий Гимн, — объяснил Ренилл.
— Что-что?
— Великий Гимн богу Аону. На улице поют гимн, а значит, толпу направляют ВайПрадхи. Сыны обычно несколько часов тратят на то, чтобы подогреть своих последователей до самоубийственного экстаза, прежде чем начать атаку.
— Понимаю. Что ж, артиллерия рассеет толпу, прежде чем положение станет по-настоящему угрожающим. На это у нас сил хватит.
— Сил у нас хватит только на то, чтобы отогнать их ненадолго.
— И прервать этот коллективный психоз, или экстаз, или как там вы выразились.
— Только не в этот раз, протектор. Они просто перестроятся и начнут заново. Больше того, мы уже так измотаны, нас осталось так мало, что против решительной атаки толпы авескийцев, готовых на смерть во славу своего бога, нам не выстоять. Но это вы и сами понимаете.
— Я не желаю слушать подобных пораженческих разговоров, Чаумелль. И не желаю, чтобы их слышали
