Первый Жрец наверняка где-то рядом. В Собрании? Нет. Обряд едва начался.
Ренилл заставил себя сделать шаг. Дверь осталась позади, и Великий Гимн лишился зловещей притягательности. Когда Ренилл повернул за угол, звуки его окончательно смолкли. Перед ним оказалась еще одна из бесчисленных дверей. Не похожая на другие. Ее поверхность переливалась свечением морских волн под луной, а очертания казались неопределенными, словно расплывались перед глазами. «Восславление», — назвала ее Чара.
Удивленный Ренилл остановился и услышал тихий всхлип. Детский голосок? Нет, женский. Какая- нибудь жалкая, отупевшая Избранная, ожидающая явления божества. Лучше не думать о ней, нет времени…
Но руки уже двигались сами, отодвигая засов и открывая дверь. Он успел заметить зеленый свет хидриши, отражающийся в черной ряби стен, а потом к нему шагнула и, споткнувшись, упала на грудь гочанна Джатонди. Ренилл почувствовал сладковатый аромат курений.
Ему на мгновенье пришло в голову, что он бредит,, отравленный дурманом испарений. Но легкое, дрожащее тело в его объятиях было настоящим, слезы — тоже…
Крепко прижав к себе девушку, он выговорил первое, что пришло в голову:
— Твоя мать отдала тебя этим людям?!
— Нет, что ты. Она никогда бы… — Джатонди подняла на него глаза. Дыхание ее срывалось, но она уже не плакала. — «Этим людям»? ВайПрадхам? Мы в ДжиПайндру?
—Да.
— Я так и думала. Но не была уверена.
— С тобой все в порядке?
— Испугалась. А в остальном все хорошо.
— Как ты сюда попала?
— Они просто поймали меня на улице, прямо перед вонарской резиденцией, и притащили сюда. Была ночь, никто не видел. Я тоже их не разглядела. Должно быть, жрецы, другие не посмели бы.
— Ты была одна? Она кивнула.
— Почему? Что ты делала одна на улицах ЗуЛайсы?
— Я убежала из УудПрая. Пришлось. Мать заперла меня, ты ведь знаешь. Она хотела отдать меня в жены НирДхару Дархальскому.
— Веселому монарху-многоженцу?
— Я не вижу ничего смешного.
— Да и я тоже, И ты сбежала?
— Да. Спустилась из окна на связанных простынях.
— Когда?
— Когда… — Девушка на минуту закрыла глаза ладонями. — Точно не знаю. Когда ты ушел? Вскоре после этого.
— Довольно давно. И все это время ты была здесь?
— Должно быть, так. Я была в этой комнате… здесь все путается.
— Тебя мучили?
— Меня никто не трогал, даже не угрожали. Я никого не видела, и ни с кем не говорила… но я их слышала, все время слышала голоса. Они никогда не смолкали, сводили с ума. Наверное, я бы и сошла с ума, если бы не оторвала клок юбки и не заткнула себе уши. Все равно слышно, но все-таки легче. Но даже если не слышно голосов, повсюду эти искаженные лица и… и… что ты так смотришь? Думаешь, я рехнулась, да?
— Нет.
— Конечно, думаешь. Я понимаю, что говорю бессвязно, и это кажется безумием, но…
— Джатонди. Я не считаю тебя сумасшедшей, хотя не удивительно было бы сойти с ума после того, что с тобой сделали. Я думаю, что ты измучена и одурманена, и что кое-кто поплатится за это жизнью. —
Джатонди немного расслабилась, пару раз глубоко вздохнула и перестала дрожать.
— Когда открылась дверь и я увидела тебя, то думала, что и в самом деле сошла с ума, — призналась она. — Мне так часто это снилось, что я решила: снова сон, только наяву.
«Все будет хорошо», — хотел сказать Ренилл, но не сказал. Она не из тех, кому нужны лживые утешения.
— Да я сама чуть не свела себя с ума, — продолжала девушка, — без конца мучаясь вопросом, что случилось бы, окажись я умнее и осторожнее той ночью, не направься прямо в резиденцию…
— Так ты направлялась в резиденцию?
— Это показалось мне лучшим выходом. Просить политического убежища, понимаешь?
— Так ты не знала, что мы в осаде? Окружены разгневанной толпой и загнаны в ловушку?
— Значит, ты не попал туда, вернувшись из УудПрая?
