разрумянившаяся, в кружевном капотике. Горничная принималась её причёсывать.
Софи, с зеркалом в руках, тряхнула распущенными пепельными волосами.
— Ты не заметил, как они теперь, к весне, темнеют? — озабоченно спросила она мужа. — Парикмахер уверяет, что в Петербурге гадкая вода.
— Тебя она не портит, — улыбнулся Репенин и, запасшись терпением, сел.
Софи через плечо попрыскала на него любимыми духами.
— Знаешь, что я придумала? — весело начала она. Оказалось, что у неё на осень был целый план. — Сначала — ехать на Итальянские озёра и пробыть там месяц одним; оттуда — в Париж; и только в ноябре — назад домой.
Софи была заранее уверена в согласии мужа.
— Рассчитай, пожалуйста, Серёжа, свой отпуск так, чтобы август провести на Комо… Тише, милая, больно, — обратилась она к горничной.
Репенин достал папиросу и выжидательно закурил. Минут через десять причёсывание кончилось. Софи оглядела себя ещё раз и решила:
— Теперь, кажется, ничего.
— Мне надо, дорогая, переговорить с тобой серьёзно, — сказал Репенин, как только горничная вышла.
— Лучше поцелуй меня сначала хорошенько, — прижалась к нему Софи. — Скучные дела потом. Теперь я слушаю, — покорно откинулась она в кресле и, взяв большой пушок, стала пудрить зацелованные мужем плечи и шею.
Репенин подходил всегда к вопросу прямо. Он без предисловий изложил, как умел, что произошло в Главном штабе, и закончил словами:
— Остаётся, значит, ждать приказа и быть готовым к отъезду.
Он предвидел заранее, что разговор с женой не обойдётся без шероховатостей. Внезапно принятое им решение, конечно, огорчит её: ломка всей налаженной петербургской жизни приятна быть не может. Он ожидал расспросов, возражений, упрёков; ждал напоминания о словах императрицы…
К его удивлению, Софи молчала. Она сидела неподвижно перед зеркалом с пушком в руке.
— Пойми, Софи: иначе нельзя было, — заговорил он с лёгкой досадой, как человек, принуждённый разъяснять прописные истины. — Есть случаи, когда отказываться неприлично.
Сделав над собой усилие, Репенин против обыкновения принялся старательно развивать свои доводы.
Ответа и тут не последовало. Софи не оторвала даже глаз от зеркала.
Репенин пристально поглядел на жену, пытаясь угадать ход её мыслей. В памяти промелькнул опять весь разговор с генералом. «Человек человеку — волк», — вспомнил он и внутренне усмехнулся: — «Да, это мы, мужчины, пожалуй, — волки. Ощетинившись, рычим и скалим зубы, когда сердимся. А женщина — чисто как медведь: за полсекунды никак не разберёшь, что она замышляет!»
Репенин недоумевал, как быть дальше. Молчание становилось тягостным.
Вдруг Софи порывисто повернулась к мужу и спросила неровным от волнения голосом:
— Скажи, ты всё-таки поедешь со мной осенью, как обещал?
Репенин смущённо замялся. Так недавно ещё они обещали друг другу ежегодно проводить месяц вдвоём, вдали от всех… Он принуждённо ответил:
— Как ни печально, об отпуске на эту осень не может быть больше и речи.
Лучистый взгляд Софи сразу померк. Она отвернулась. На ресницах показались крупные слёзы.
Репенина точно ударило. Как мог он довести до слёз эти большие карие глаза, доверчивые и незлобивые, как у подраненного лосёнка!
Первым естественным порывом было: всё брошу, завтра же подам в отставку… Однако спохватился: нельзя, это равносильно бегству под огнём.
Стало жаль Софи, как малое дитя. Захотелось утешить, пригреть.
— Бедная ты моя!..
Софи вздрогнула и отстранилась.
— Пожалуйста, не надо, — глухо проговорила она. — В жалости, Серёжа, я не нуждаюсь.
Репенин растерялся:
— Дорогая, полно. Что ты?.. Видит Бог, я так тебя люблю.
В зрачках Софи загорелась на мгновение зеленоватая искра.
— А для каких-то принципов готов пожертвовать и мной, и нашим счастьем? Все вы, мужчины, вероятно, таковы.
Репенин безнадёжно мотнул головой. Но после некоторого раздумья он сказал примирительно:
— Время придёт, дорогая, и ты посмотришь иначе. Поступись я совестью, потом сама пожалела бы…
— Серёжа, ты безумец! — вырвалось у Софи с отчаянием. — Смотри, как бы ты первый не пожалел…
На кружевной капотик закапали тяжёлые слезинки. Ей захотелось встать и уйти. Но перед ней всё потемнело и закружилось. Она беспомощно упала назад в кресло. И разрыдалась…
Репенин решил отбыть пока один к месту новой службы.
Вопрос о переезде Софи естественно откладывался на осень. Гусары скоро выступали в лагерь, под Ковну; следом предстояли подвижные сборы, затем — манёвры. До окончания этой программы полк на постоянную стоянку не возвращался. Можно было видеться с женой урывками и за лето: до Ковны — одна ночь, а там рукой подать. Репенин уже заранее был озабочен мыслью что-нибудь скорее нанять или купить поблизости. Даже приказал домашнему обойщику быть наготове…
Он смутно надеялся день за днём: Софи первая заговорит о том, что будет навещать его наездами. Против ожидания, Софи отмалчивалась.
Наконец, накануне отъезда, Репенин решил сам, за завтраком, спросить жену, каковы её ближайшие намерения.
Ответ был неожиданным. Софи спокойно объявила, что лето проведёт с отцом. Князь Луховской был пятое трёхлетие бессменно губернским предводителем и большую половину года проживал в своём поместье за Волгой.
Репенин уловил сперва только одно — все его проекты рушатся: из Заволжья до Вержболово двое с лишком суток!
Но показать досаду не захотелось. Он сдержанно заметил:
— На подножный корм… И на всё лето!.. Не скучновато ли?
— Ты думаешь? — с каким-то новым ударением ответила Софи, и вдруг её глаза заискрились. — Не беспокойся в деревне мы не засидимся. Раз ты так занят службой, я делать нечего, просила папá со мной поехать за границу. Мне всего двадцать лет… И в монастырь я не собираюсь! Папа — мужчина, но не истукан; он меня поймёт, конечно.
Репенина всего перевернуло. Поразили не так слова жены, сколько непривычная металлическая определённость, с какой они прозвучали.
Жила на его виске налилась и задрожала. Он промолчал. Ни возражать Софи, ни спорить, ни даже выслушать её до конца — не стоило…
Глава вторая
Вильгельм II охотился. Император уже несколько дней был в Роминтене, своём восточнопрусском поместье на самой границе России.
Всё последнее время в Потсдаме ему нездоровилось. Привычная стреляющая боль в ухе мучительно обострилась. Он почти не спал и заметно осунулся. Врачи настойчиво советовали отдохнуть, развлечься. Император сам сознавал, что пересиливает себя, но выпустить из рук управление государством, хотя бы на
