— Это они нашим засаду устроили, — прошептала Алёнушка. — Что же мы теперь будем делать? Ведь наши-то на заре вернутся. Батько сам сказал.
Шурка испуганно посмотрел на Алёнушку: как же им быть теперь? Как предупредить, как известить, чтоб не приходили сегодня домой партизаны, чтоб даже близко не было их возле лесной избушки?
И вдруг Шурка вспомнил:
— Алёнушка, а где красненький платочек, который я тебе подарил тогда?
Алёнушка открыла сундучок, достала пунцовый платочек. Шурка схватил его и высунул в форточку, прищемив за кончик. Платочек, словно флажок, затрепетал на ветру.
— Это что? Сигнал? — спросила Алёнушка.
— Да, — сказал Шурка, — наши его знают.
Они снова уселись. Тёмная плотная занавеска закрывала окно. Как догадаться немцам, что там, за этой занавеской и за темными стеклами?
Вдруг Алёнушка снова вскочила:
— Шурка, ничего не выйдет!
— Почему же?
— Потому что темно! Ведь платочек-то не фонарь, в темноте не светится! Как же наши увидят его?
И снова Алёнушка с Шуркой задумались и затревожились. Как ни ломал голову Шурка, он больше ничего не мог придумать.
Зато Алёнушка придумала. Она отогнула край занавески и передвинула фонарь на край стола. Светлая полоска тайком скользнула во тьму и осветила пунцовый платочек.
В дверях горницы появился немецкий начальник. Он подозрительно поглядел сначала на Алёнушку, потом на Шурку, потом на окно, но ничего не заметил.
— Не подходить к окну! — приказал он. — Дальше! К печке!
Шурка и Алёнушка отошли от окна и опять уселись на свою скамеечку.
Когда немец ушел, Алёнушка тихонько спросила:
— Шурка, а этот сигнал что значит по-военному?
— Это значит, — ответил Шурка и сдвинул брови, как Федя Чилим, — это значит, что пункт занят врагом и что ходить партизанам сюда нельзя. Можно только тайком подобраться и только с винтовкой в руках и с гранатой у пояса.
9. Ночь до рассвета
В трубе гудело. Немцы тихо сидели в горнице. Но те, которые были в сенях, начали замерзать. Слышно было, как они крякают, хлопают руками, ходят взад и вперед по сеням.
Неизвестно, сколько времени прошло, может час, а может три. Шурка с Алёнушкой сидели, прижавшись друг к другу. О сне даже и не думалось.
Шарканье в сенях стало слышнее. Наконец открылась дверь, и два солдата вошли в кухню. Оба они скорчились от холода, посинели. Они остановились у дверей горницы, щелкнули сапогами, отдали честь и что-то сказали — может быть, попросились погреться. Потом уселись за кухонный стол и вытащили карты. Один стал раздавать карты, а другой взял фонарь и переставил на середину стола. Шурка и Алёнушка переглянулись — всё пропало!
Медленно текли минуты. Ровным белым язычком горело пламя под круглым стеклом фонаря. Казалось, что солдаты уже давным-давно сидят здесь и играют в карты. И казалось, что этой игре не будет конца. Неужели так и просидят до рассвета?
Но вот солдаты спрятали карты, поглядели на часы и вышли. Алёнушка вскочила, передвинула фонарь к окну. И тут же в кухню снова вошли немцы, но уже другие. Они вошли, потирая от мороза руки. Тихонько разговаривая, уселись к столу. Поговорили, позевали и затихли, облокотившись на стол. Тускло светились их тяжелые автоматы, поставленные у колена.
Наступила тишина. Шурка не выдержал. Глаза у него стало заволакивать, голова отяжелела. Он прислонился к плечу Алёнушки и тотчас уснул.
Сразу один за другим набежали пестрые сны. Вот они с Пашкой ловят какую-то птицу. А птица смеется и улетает все дальше и дальше. А вот они с Пашкой уже и сами птицы. Взмахнули крыльями, взлетели вверх и уселись на высокой ветке.
И вдруг ветка задрожала, затряслась. Хочет Шурка взлететь, но видит, что нет у него крыльев. Глянул вниз, сердце замерло — так высоко он взобрался. А ветка все дрожит, все трясется, сейчас сорвется Шурка и полетит вниз!
Алёнушка тихонько трясла его за плечо.
— Шурка, Шурка, фонарь-то гаснет!
Шурка открыл глаза. Тихо-тихо было кругом. Метелица улеглась, и в трубе замолкло. За столом, на лавке, на полу — везде сидели и дремали солдаты в зеленых шинелях. В сенях расхаживали часовые, притопывая морозными каблуками. Возле окна чуть мигал желтый огонек, тонкая струйка копоти поднималась вверх. Фонарь погасал. А в окно уже заглядывал тусклый зимний рассвет.
— Они скоро придут, — прошептала Алёнушка. — Может, идут уже! Неужели они не заметят?
Вдруг она схватила Шурку за руку:
— Слышишь?
Шурка замер, прислушался. И вот где-то далеко среди морозной лесной тишины ему почудился неясный хруст снега.
Шурка оглянулся кругом — немцы попрежнему сидели и дремали, обхватив руками автоматы. Студеное безмолвие окутывало избушку. Может, ему почудилось?
Шурка и Алёнушка сидели не шевелясь. И на этот раз они и вправду услышали далекий скрип лыж по снегу. Идут! Неужели не увидят платочка? Неужели не остановятся?
Один солдат поднял голову, прислушался.
— Ахтунг!
Немцы встрепенулись, насторожились. Двое тихонько подошли к дверям горницы, сказали что-то. Там тоже задвигались. Начальник вышел в кухню. Стараясь не шуметь, солдаты вышли в сени. Только двое остались в кухне. Они встали у дверей и приготовили автоматы. Начальник поглядел на Шурку и Алёнушку, молча погрозил им револьвером и снова ушел в горницу. Немцы затаились, будто волки, поджидающие добычу.
— Если наши подойдут, брошусь в окно, выбью раму да закричу! — сказал Шурка. — Пускай стреляют!
— Я сама выбью, — возразила Алёнушка. — Не твое дело, ты сиди и молчи. Ты маленький.
Шурка рассердился:
— Я партизан, а не маленький. Я в разведку ходил.
И вот где-то хрустнул сучок, треснула веточка. Идут! Не видят платочка!
И вдруг снова — тишина. Слушают немцы, затаив дыхание. Слушают и Шурка с Алёнушкой, боясь пошевельнуться. Что-то шуршало по снегу, только так тихо, что и не разберешь: не то идет кто, не то мерещится. Все тише, все дальше… Вот и совсем затихло.
Фонарь мигнул раз-другой и погас. Светло-серый рассвет засветился в щель. Безмолвный, закованный стужей лес неподвижно стоял за стенами.
Алёнушка и Шурка поглядели друг на друга, улыбнулись тихонько и вздохнули, будто камень с души свалился.
— Ушли!
10. Партизаны покидают лесную избушку
