Изо рта Гейл сыпался целый пикник слов — их нужно было собирать и медленно усваивать. Слушая этот голос, Ри могла отбиться чувствами от нынешнего мгновенья и уплыть в огромное множество особых точек времени — Гейл идеально пришепетывала, говорила влажно, успокаивающе тянула слова, как разговаривают вообще в этих горах. Ри все кивала и кивала, плыла, рассеянно тыча вилкой в жареную картошку прямо на сковородке. Вот замерла, не донеся вилку до рта.
Гейл меж тем продолжала:
— Он мне говорит, хочу, говорит, съездить проверить лабаз на оленя — ну поверишь ли в такую чушь? Тут каша такая, снег да лед, а он по темноте собирается ехать аж на хребет Лилли, вонючий лабаз свой проверять. Опять. — Гейл сидела на кухонном табурете, а Нед лежал на столе — ему было покойно в пластмассовой переноске для детей, у которой раскачивалась тонкая ручка; на полу стояла большая и мягкая синяя сумка на ремне, набитая детскими пожитками. — Я же знаю, когда говорит «лабаз», это значит, он с Хизер ебаться поехал. Куда еще он может? Никто вообще свои лабазы
Вилка дошла у Ри до рта наконец, и она проглотила, вздохнув. На бурые остатки, прилипшие к дну сковородки, брызнула еще кетчупом, отскребла. Сказала:
— По-моему, ему до ужаса повезло с тобой, Горошинка. Я всегда так считала.
— Он Хизер любит. А мы с Недом — просто утешительный приз вместо того, чего он хотел, нас уже не выкинешь. — Гейл подняла голову, пожала плечами, затем хихикнула. — А Флойд на самом деле не такой и мерзкий, он просто врать любит, но ему все равно, поведешься ты или нет.
— Такие вруны хуже всего. Они тебе врут и тем самым называют дураком, теми же словами, дух не переводя.
— Я знаю, я знаю, но я все равно ссать хотела и на него, и на его олений лабаз… как у тебя-то с этими заморочками?
Ри дочиста облизнула вилку и бросила в сковородку, двумя пальцами вытерла губы. Махнула рукой в направлении мальчишек и, покачав головой, ответила:
— Не хочу рассказывать, пока мы тут сидим.
— Тебе по-прежнему надо в Ридз-Гэп?
— Ну. Если где проверять, только там и осталось.
Гейл подняла руку и, ухмыльнувшись, позвякала колечком с ключами. Сказала:
— Забрала свекров старый грузовик.
Ри обрадовалась, улыбнулась, сказала:
— Я про тебя никогда иначе не думала, Горошинка. Правда-правда. — Нагнулась и принялась расшнуровывать ботинки. — Давай я носки сухие надену, и поедем.
Мальчишки смотрели телевизор — какую-то классику про франтов в изящных дилижансах, где все дома — как замки, а люди говорят с разными акцентами. Мама сидела в качалке, с тревогой глядя на младенца, уныло размышляла, ее лицо металось между просветами подозрения и виноватости, будто она изо всех сил пыталась припомнить, не родила ли сама еще один кулек, а из памяти случайно выпало. Гейл таскала зоологические печеньки из коробки в своей синей сумке. Жуя, разглядывала мамино лицо. Дотянулась, похлопала ее по руке, чтобы обратила внимание:
— Это мой малыш, Недом зовут.
— Правда? Я себе столько дней представить не могу.
— Ага, он самый. А ведь я вас, мамуля, давненько не видала. Вы
— Так же.
— Совсем там же?
— По-разному так же.
— Прическа у вас вот, я вижу, красивая.
Ри встала и постукала ботинки о печку, чтобы сели туже. Сказала:
— Мама. Мам, нам ненадолго надо в Ридз-Гэн съездить. Кое с кем увидеться.
Мамино лицо разгладилось, она отвернулась от младенца к телевизору. На сырой кирпичной улице у ветхой церквушки огромной стаей собрались собаки — на охоту их благословлял изнуренный, но многословный священник, а люди в красных мундирах царственно сидели на красивых неспокойных конях, ждали «аминь». Мама сказала:
— Развлекитесь.
От ночного холода на ступеньки нарос хлипкий ледок. Гейл покачивала Недом в переноске, а Ри, спускаясь к грузовику, придерживала ее за руку. Тот был древен, рычаг переключения передач вихлялся до пола, сиденье — цельной скамейкой. Там, где полагалось сидеть, места протерлись, наружу торчали клочья набивки и острые спицы. Гейл положила Неда посередине, Ри села с ним рядом. Мотор вздрогнул и ожил, громко чихнув, по заснеженному двору понеслись низкие черные клубы из выхлопной трубы.
Луна голубой точкой светилась за капризными тучами.
Гейл спросила:
— Мама знает, что творится?
— Не думаю.
— А может, надо сказать?
— Не-а.
— Почему?
— Подло ей будет говорить. У нее же именно от такого говна крыша и потекла — чтоб не разбираться с этим говном.
— Ну а что она могла тут поделать, а?
— Ну да. Все на мне.
Грузовик заскакал по колдобинам проселка, кренясь то туда, то сюда. Когда потеплело, снег просел и стончился, но в камнях и земле были ямы, приходилось их обруливать, чтоб не царапнуть днищем. Выбоины помельче размыло вешними водами, колесом в эти рытвины теперь можно провалиться по колпак. Ри придерживала переноску Неда левой рукой. Гейл сказала:
— У вас дорога до того запущена, что и дорогой-то уже не назовешь.
— Ты это мне с третьего класса говоришь.
— Ну так в третьем классе оно было правда, а с тех пор только правдивей стало.
— Нам так больше нравится. Туристы не лезут.
— Эту же шуточку мне твой папа сказал, когда я в первый раз к вам приехала.
— Но я думаю, он не шутил.
— Да уж
— Сначала к Дорте, потом надо свернуть на дорогу, которая на юг, мимо Строн-Боттомз. Знаешь же такую? А потом еще чуть дальше за границу штата.
— О. Мне вот теперь кажется, может, я и
— Ну. Там этих ягод целые акры. Только я там когда была, никаких ягод не собирала.
Нед гулил и булькал, тягуче, как день в школе, открывал глаза и с той же скоростью закрывал слова. На нем была крохотная тапочка, завязанная на шее, и его толсто замотали в небесно-голубое одеяльце. Вся кабина пропахла детской присыпкой, молочными слюнями, засохшими коркой на одеяле, бычками из пепельницы. Когда в лицо им светили фары встречных машин, Гейл щурилась, а рука ее инстинктивно дергалась уберечь младенца.
Гейл сказала:
— Вчера папаша мой заскакивал, привез мне еще одежды и прочего, так я у него спросила, где твой может быть. Когда спрашивала, он все как-то глаза отводил, поэтому я еще разок спросила, а он мне только: «Иди своего мелкого корми».
— Я знаю, Горошинка.
