чернозема и засеять газон.
И через месяц здесь будет травка, как на футбольном поле.
Сойкин хотел подмигнуть охраннику, но неподвижный Дробышев испуганно смотрел вперед и вверх. Туда, где над забором росли три большие березы и огромный дуб.
Машинально посмотрев в эту же сторону, Василий Михайлович тоже замер. На толстой дубовой ветке, которая нависала над забором, лежал какой-то парень.
Этот тип влез сюда только что! Еще минуту назад его там не было. Сойкин точно помнил, что совсем недавно смотрел на этот красивый столетний дуб.
Сначала в руках у лазутчика был бинокль. Он смотрел на проселок вдоль леса. Там на малой скорости удалялись грузовики. Потом он глянул в котлован, а затем на них — на Дробышева и на Сойкина.
Дальше началось ужасное!
Лежащий на ветке разведчик оставил в покое бинокль и достал из кармана куртки фотоаппарат.
Он сделал несколько снимков котлована с бочками, а потом навел объектив на двух застывших мужчин.
Сойкин сразу оживился. Он не хотел оставлять явных улик. Василий Михайлович просто бросился за глиняный холмик, упал на землю и прикрыл голову руками.
А Дробышев, пряча лицо, метнулся к своему снайперскому «лежбищу» на земляном валу у котлована. Там на одеяле лежала винтовка с оптическим прицелом…
Они спали обнявшись.
Проснувшись, они были абсолютно счастливы. Им казалось, что этой ночью они прорвались в какой- то иной мир, где всегда будет восторг, радость и доброта.
Их разбудил тарахтящий шум моторов и противный скрип железных бочек, трущихся в кузовах грузовиков и скатывающихся по доскам в котлован.
Машины стояли всего в пятидесяти метрах от их любимой палатки. Грузчики спускали последние бочки и готовились в обратный путь…
Все мысли, чувства и эмоции Германа Мамочкина были заполнены воспоминаниями о вчерашней ночи. Это был праздник души и тела! Только эти моменты были в его жизни настоящими и великими! А все остальное смотрелось мелким, сухим, невзрачным и банальным.
Но потом Герману вспомнилась Кривуша, живая, теплая и чистая вода.
И опять у него закипела злость на буржуев, которые застроят берега коттеджами и убьют беззащитную речку.
Ирочка приоткрыла глаза и сразу опять зажмурилась. Она начала мурлыкать, тискать Геру и щекотать его. Всем своим видом она требовала продолжения банкета!
Но Мамочкин выскользнул из ее объятий и начал натягивать джинсы.
— Понимаешь, Иришка, я люблю тебя постоянно, но есть важные дела.
— К черту все дела, Гера! Я тебя хочу! Не уходи никуда. Или я обижусь.
— Не злись, Ирочка. Я тоже хочу. Но чуть потом. Тут работы на двадцать минут. Помоги мне, и все будет быстрее.
— Что надо делать?
— Ты вчера видела забор у реки.
— Забор, как забор! Здесь коттеджи будут строить. Дорогу сделают. Для Власюков только лучше будет.
— Так, но не совсем. Они часть леса захватят, отрежут деревенским путь к воде, а речку загадят. В Кривуше чистейшая вода, а будет болото.
Ирине нравилась такая настойчивость будущего мужа. Она еще плохо знала Германа. Внешне он казался умным, добрым и мягкотелым. Как «маменькин сынок».
И фамилия Мамочкин очень шла ему. Ира даже представляла, как будет командовать мужем.
Но в этом разговоре о коттеджах Гера проявлял напор, злость и мужскую волю.
— Хорошо, Герман. Давай договоримся так — я помогаю тебе двадцать минут, а потом возвращаемся в палатку. И тогда ты весь мой!
— Я, Иринушка, всегда твой!
— А что сейчас делать? Как мне помогать?
— Я залезу на дуб у забора, а ты стой внизу и страхуй. Так надежней…
Забелина натянула на голое тело спортивные брюки и мятую футболку. Потом она сунула ноги в кроссовки и выползла из палатки.
А Герман распихивал по карманам куртки блокнот, бинокль, компас, фотокамеру…
Когда они подошли к дубу, было слышно, что рядом открываются боковые ворота, выпускающие грузовики на волю.
Мамочкин бросился к опушке леса. Прячась за придорожными кустами, он успел записать номера всех четырех машин.
Затем Герман вернулся к дубу, оставил Ирине блокнот и начал карабкаться вверх.
Это был не парковый ровненький дуб. У дерева осталось много низких сучков и обломанных веток.
Мамочкин быстро добрался до толстой ветки, которая нависала над забором. Разместившись на ней, он достал армейский бинокль.
Вначале он принял бочки на дне котлована за необычный фундамент. Но мощная оптика дала возможность увидеть маркировку на сером металле. Знак, похожий на «Веселый Роджер», не оставлял никаких сомнений.
Герману даже показалось, что он различил на бочках две крупные буквы «ЯД».
Дрожащими руками он спрятал бинокль и достал фотоаппарат. Надо срочно снять и весь котлован и тех людей, которые неподвижно стояли у сторожки.
Фотографируя бочки, Мамочкин пытался приблизить значки и тексты маркировок.
Краем глаза он заметил, что те двое, что те двое, которые замерли около фанерного домика, вдруг встрепенулись и начали действовать.
Один из них бросился на землю и стал отползать за глиняный холмик. А второй спрятался за насыпь у котлована, и в его руках появилось что-то напоминающее винтовку.
Герман хотел сфотографировать стрелка, но не успел. Грохнул выстрел! Что-то горячее скользнуло по его плечу. И одновременно он ощутил, как сзади пуля со скрежетом втиснулась в жесткую древесину старого дуба.
Это была пристрелка.
Ясно, что через две-три секунды последует новый выстрел, и вторая пуля не промахнется. Ползти назад уже не было смысла.
Мамочкину удалось впихнуть камеру в мягкий чехол и отбросить ее за забор. Потом он развернулся и крикнул: «Беги, Ира! Здесь бандиты…»
Но Забелина не могла бежать.
Подождав Геру под дубом, он сама попыталась взобраться наверх. И у нее это получилось!
Ирина стояла на верхнем сучке и видела все: котлован с бочками, Германа, лежащего на боковой ветке и стрелка, притаившегося за земляным отвалом.
После первого выстрела она не кричала из-за шока. Пуля ударила прямо в ствол, за которым она пряталась.
Забелина видела, как ее жених бросил ей фотоаппарат, как он крикнул, спасая ее…
Второй раз Дробышев не промахнулся!
Ирочка видела, что Мамочкин вздрогнул и стал сползать с ветки, падая в котлован, который начинался в полуметре от забора.
