— Вот видите, даже не четыреста, а шестьсот! Падает-падает, а до сих пор не упала...
— Так ведь если падает, стало быть, когда-то да упадет.
— Когда-то, может, и упадет, — попробовал возразить я (продолжая твердить про себя ту самую фразу), — только мыто с вами, Александр Александрович, тут при чем?..
— А как же. — Александр Александрович помолчал, пожевал губами. — Вот, к примеру, подрастет ваша дочка Мариночка, поедет она по турпутевке в ту же Италию, привезут их в город Пизу, а там вместо башни — одни битые кирпичи... Как полагаете, приятно ей будет?
— Да уж что тут приятного, — вяло согласился я.
— Вот то-то вот, — удовлетворенно проговорил Александр Александрович и достал из пачки свежую “беломорину”. — И тут она, дочка ваша, спросит: это кто же такое безобразие допустил?.. А люди же и допустили, так ведь?.. Стало быть, и мы с вами тоже. И что мы на такой вопрос ей ответим?...
От несокрушимой логики Александра Александровича в голове у меня начало мутиться.
— Погодите, — сказал я и сам не знаю отчего потянулся за “беломориной”, Александр Александрович с готовностью подставил мне пачку. — Ведь в Италии в городах свои мэры, муниципалитеты... Правительство, наконец... Там уж как-нибудь без нас обойдутся, что-нибудь придумают...
— Да ведь оно как сказать, — усмехнулся Александр Александрович. — Думать-то они думали, да ничего, видать, не придумали. Вот и обращаются теперь к международной общественности.
— Куда-куда?... К какой общественности?..
— К международной. — Александр Александрович выдохнул тонкую струйку дыма и подождал, пока она рассеется.
— К международной, стало быть, общественности. А значит — и к нам с вами тоже...
4
Я растерялся окончательно.
За окном на утреннем ветерке шелестел, всплескивал густой листвой молодой каштан. Голуби клевали хлебные крошки, поцокивая коготочками о подоконник, обтянутый жестью с наружной стороны. Дворник ритмично шоркал метлой по асфальту пролегающей вдоль дома дорожки... Причем тут Пизанская башня?.. Международная общественность?.. Моя дочка Мариночка, которой, кстати, нет еще и восьми лет?..
Мне вдруг отчетливо представилось, как мы сидим и толкуем о Пизанской башне — в доме, который начал разваливаться чуть ли не на другой день после заселения, в доме, где крыша вечно течет, и фундамент проседает, и горячая вода зимой разрывает батареи, а холодная летом не поднимается выше второго этажа, и нет никакой надежды добыть ни труб, ни вентилей, ни заглушек, необходимых для ремонта...
— Послушайте, дорогой Александр Александрович! — сказал я в сердцах. — Пизанская башня, конечно, шедевр, но не кажется ли вам, что наш дом рухнет куда раньше! Он ведь не то что шестьсот — он и шести лет не продержится, если так пойдет и дальше!..
Но Александр Александрович не дрогнул.
— Таких домов, как наш, — сказал он сурово, — у нас в микрорайоне двадцать, а по городу — сотни, а если брать по всей стране, так тысячи и тысячи... А Пизанская башня — одна.
Что я мог на это возразить?.. К тому же и в голосе, которым он это произнес, и в буравящих меня воспаленных глазах было столько презрения...
Этот взгляд, возможно, меня доконал. Получалось, что ему, шоферюге с Бийского тракта, наверняка даже не слыхавшему ни о Брунеллески, ни о Браманте, или, скажем, о Прусте или Кандинском (там, на Бийском тракте было, по всей вероятности, не до них), — что ему Пизанская башня куда дороже и ближе, чем мне!.. Что же тогда после этого — я сам, со своей машинкой, своими рассказами, которые нет-нет да и появляются в журналах и коллективных сборниках, со своей причастностью к миру, который горделиво именуется миром искусства?..
На миг Пизанская башня возникла передо мной — стройная, легкая, как бы парящая над землей, с ярусами, вырастающими один из другого, с ажурной колоннадой над каждым, с особенной, ни с чем ни сравнимой гармонией всех пропорций, похожая на юную, грациозную, одетую в белые кружева девушку, которая вдруг споткнулась в танце — и вот-вот упадет, если кто-нибудь ее не подхватит...
5
— Какая “международная общественность”?.. — пристыжено пробормотал я.
— А вот почитайте. — Александр Александрович положил передо мной журнал, который до того, свернутый в трубку, держал в руках.
Это был номер “Науки и жизни”, порядком потрепанный, с обтерханными краями, раскрытый посредине, на статье о Пизанской башне, довольно пространной, к тому же набранной мелким шрифтом... Я поблагодарил и сказал, что вечером обязательно прочту.
— Ну нет уж, — возразил Александр Александрович, —
вы уж лучше сейчас.
Я взглянул на часы, обречено вздохнул и принялся за чтение.
— Очень убедительная статья, — сказал я, наскоро пробежав ее и надеясь в глубине души, что какой-нибудь огрызок утра еще останется в моем распоряжении. — В самом деле, состояние башни угрожающее.
— Вот то-то же, — сказал Александр Александрович. — Только главное там в самом конце.
В конце статьи в нескольких строчках говорилось о международном конкурсе, объявленном с целью спасения сокровища мировой архитектуры.
— И отлично, — сказал я с облегчением, — все правильно, международная общественность поможет, авось кто-нибудь предложит подходящий проект...
Александр Александрович перебил меня:
— Авось да небось — это, знаете ли, во все века губило Россию... — Не сводя с меня пристального взгляда, он похлопал себя по карманам, достал очки, у которых дужки были соединены пружинкой, чтобы очки не слетали во время работы, надел их, закрепил пружинку на затылке (все это по-прежнему не спуская с меня глаз, что придавало каждому его движению и всему его виду особую торжественность), затем порылся во внутреннем кармане жилетки — он всегда, и в жару, и в холод носил вязаную жилетку, —- вынул аккуратно сложенный вчетверо листок, расправил и протянул мне.
— Вот, — сказал он, — как там насчет международной общественности — этого я не знаю, а я лично посчитал долгом откликнуться.
На листке из школьной тетрадки в клеточку был изображен чертеж, под которым значилось: “Пизанская башня” и ниже в скобках: “Проект капитального ремонта”. Линии были проведены карандашом, грубо, от руки, и это придавало им какую-то трепетность, я бы сказал — одухотворенность.
— Ну, как вам, — сказал Александр Александрович, — мой чертежик?..
В редакции, где я работал, привыкли иметь дело с графоманами, но каждый раз, глядя в покорно ждущие приговора глаза, я чувствовал себя палачом, отрубающим голову у младенца.
— М-м-м... Видите ли, — сказал я уклончиво, — я в этом ничего не смыслю... Тут надо быть строителем...
— Так у меня, сами знаете, сын — строитель, инженер, в стройуправлении работает, — сказал Александр Александрович. — Да и я в этом деле малость маракую... — Глаза у него, подернувшиеся было легким туманцем, прояснились, повеселели. — В Сибири доводилось такие срубы из кедра ставить — куда там!.. И сто, и двести лет пройдет — не покачнутся!..
Он засмеялся, закашлялся, поперхнувшись дымом... И правда, Александр Александрович много в чем мараковал — и в слесарном, и в малярном, и в плотницком деле, учитывая это, кстати, его и выбрали председателем, и он, получая как председатель кооператива небольшую плату — 50 рублей в месяц — делал по дому весь мелкий ремонт, кто и о чем бы ни попросил, причем деньги брать совестился.
Мне было жаль обижать старика.
— Наверное, тут суть не в деталях, а в основном принципе, — сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
— А все очень просто, — подхватил он обрадовано и подсел поближе. — Вот здесь в стене сверлится отверстие, и так по всей окружности, сюда загоняются стальные штыри, тут они крепятся болтами... Длина, диаметр, количество — все у меня обозначено... И для заделки требуется цемент самой высокой марки...
