— Перво-наперво, — проговорил он своим хрипловатым, словно простуженным голосом, — я за эту должность не держусь и потому прошу снять мою кандидатуру с голосования.
— Он поднял руку, чтобы умерить поднявшийся шум. — Второе. Никто меня не уполномочивал, это верно... Никто, кроме собственной моей совести... Совесть меня уполномочила за такое дело взяться, за Пизанскую башню, — что же еще?.. А третье... Вот, сами взгляните, может, кто и не видел...
Из огромного гроссбуха, в котором велись все кооперативные дела и который лежал перед ним на столике, Александр Александрович извлек большого формата лист лощеной, глянцевито блестевшей бумаги, развернул его и поднял над головой. Это была фотография Пизанской башни, вырезанная не то из “Огонька”, не то из какого-то зарубежного, судя по превосходному качеству печати, журнала.
В ту самую минуту, когда он поднял ее вверх для всеобщего обозрения, начал накрапывать дождь, но никто не обратил на него внимания, тем более, что он тут же и прекратился. Даже те, кто сидел на скамейках, зачем-то привстали со своих мест. Все шеи вытянулись, все головы повернулись в сторону Пизанской башни. Александр Александрович, высокий, худой, немного сутулый, как и все слишком высокие люди, держал перед собой фотографию и она трепетала в его тонкой и длинной, вскинутой вверх руке наподобие флага.
— А теперь скажите, кто из вас был бы, значит, за то, чтоб такую красоту погубить?.. Имеются такие?..
Медленным, пристальным взглядом обвел он всех, будто всматриваясь в каждое лицо в отдельности. Несколько капель, оброненных дождем, блестели на его щеках, как слезы. Он смахнул их свободной рукой.
— Да ты что, Александр Александрович, — раздалось в тишине, — за окончательных троглодитов, что ли, нас принимаешь?..
И тут взвился тот же митинговый, срывающийся на визг голос:
— А вы нам зубы своей Пизанской башней не заговаривайте! Вы по существу!..
Но голос этот был заглушен поднявшимся шумом:
— Расскажи, Александр Александрович, как было дело-то?.. Ведь толком народ не знает...
И Александр Александрович рассказал — и про журнал “Наука и жизнь”, в котором прочел он о Пизанской башне и о конкурсе, и о том, как у себя в мастерской, оборудованной в подвале, ставил кое-какие эксперименты, как советовался со специалистами, как мы сочинили и отправили в Пизу письмо и “всю, — сказал он, — документацию...” (по мере того, как он рассказывал, в мою сторону все чаще оборачивались и поглядывали на меня с нарастающим уважением).
— Что же дальше-то, Александр Александрович?..
— А ничего пока...
— Ни ответа, получается, ни привета?..
— Да так, выходит..
— Ясное дело, им со всего света, должно быть, проекты шлют... Да ведь пока во всем разберутся, обсудят, решение примут, и башня развалится!..
— Так ведь там бюрократия не хуже нашей!..
— Это как же так?.. Не по-человечески это!.. Человек старался, душу вкладывал, а они даже не откликнулись?.. Обидно получается... Что-то тут не то...
Гул голосов становился все громче:
— А они, в Италии, может, подумали: чему это нас какой-то темный мужик из России научит?.. И даже конверт распечатывать не стали!..
— Ишь ты как!.. Да мало ли у нас в России светлых голов?..
— А я вот что предлагаю: давайте подождем-подождем, а там и коллективное письмо напишем, от всего нашего кооператива: так и так, просим обратить внимание, рассмотреть и оценить по справедливости... К сему — росписи: шестьдесят четыре квартиры!
Александр Александрович был растерян и всех благодарил.
Итог собранию подвел старейший член кооператива, почетный пенсионер Иван Иванович Караванов, похожий, несмотря на годы, не на пенсионера, хотя бы и на почетного, а скорее на контр-адмирала или даже на полного адмирала, ненадолго покинувшего свой флагманский корабль:
— Мы тебя, Александрыч, в обиду не дадим!.. — сказал он.
12
Надо ли говорить, что после собрания все осталось по-прежнему?... Все, что текло, продолжало течь, все, что оседало, продолжало оседать. Александр Александрович, как и раньше, делал, что мог, в наш дом являлись комиссии, проверяли неполадки, составляли акты... Порой к нам наведывались и так называемые “шабашники”, клялись все честь честью исправить и наладить, но при этом заламывали такие суммы, что на них можно было построить еще один дом, а то и два. Кооператив же наш, расположенный на городской окраине, относился к самым дешевым, населял его народ с доходами более чем умеренными — в основном скромные служащие, учителя, почтовые работники, врачи, пенсионеры, все они, отчаявшись дождаться когда-нибудь государственной квартиры, еле-еле сумели справиться со вступительным взносом, тут уж было не до “шабашников”...
Тем временем Пиза молчала... Впрочем, нельзя сказать, что ум и сердце Александра Александровича были заняты исключительно Пизой. Вернулся, например, он к своей давнишней идее, которая родилась в его шоферской голове в ту еще пору, когда год за годом колесил он по Бийскому тракту. Если выхлопную трубу автомобиля, объяснял он, снабдить несложным приспособлением (чертеж прилагался), то 80% вредоносных газов, отравляющих окружающую среду, этой установкой будут поглощаться. Или другая идея, возникшая при наблюдении над жизнью микрорайона: поскольку его жители, торопясь по утрам на работу или в школу, пренебрегают проложенными в соответствии с планом дорожками, сокращая себе путь и при этом регулярно вытаптывая зеленые газоны и повреждая цветочные клумбы, следует не прибегать к штрафам, не расставлять там и сям грозные таблички, не огораживать цветы колючей проволокой, а попросту проложить дорожки там, где протянулись незапланированные, но удобные для всех тропинки... По поводу первой идеи из научно-исследовательского института, куда Александр Александрович обращался, ему сообщили, что в этом институте уже много лет функционирует специальная лаборатория, успешно защищающая внешнюю среду, что же до второй... Вторую поначалу рьяно поддерживали все кооперативы нашего микрорайона, но затем дело как-то само собой заглохло... Прочие проекты Александра Александровича можно не упоминать, поскольку их постигла та же участь.
При всем том генеральной нашей идеей оставалась Пизанская башня. Мы возвращались к ней всякий раз, когда Александр Александрович заходил ко мне, чтобы отпечатать очередное послание, и после, когда он купил где-то старенькую машинку и справлялся с деловой перепиской самостоятельно. Случалось, мы просиживали целые вечера, обсуждая различные способы спасения Пизанской башни. В газетах мелькнуло сообщение, что способ такой уже отыскан и вот-вот начнутся работы, которые исключат возможность падения башни чуть ли не в течение ближайшей тысячи лет, однако известие это вскоре было опровергнуто, да и вообще о Пизанской башне как-то забылось. Государства, большие и малые, враждовали друг с другом, в мировых столицах и тихих курортных городках созывались международные конференции, чтобы их помирить; лидеры разных стран произносили речи, которые с надеждой слушали люди, приникнув к экранам телевизоров; Африка голодала; Европа сокращала посевные площади; Америка боролась против холестерола; терракты следовали один за другим на всех континентах, кроме Антарктиды. До Пизанской ли башни тут было, скажите сами?..
Да и кого за это винить?..
Однако мы оба продолжали помнить о ней. Я не знал, что случилось с нашим письмом, с отличным конвертом большого формата, который подарил нам Тираспольский: в него удобно было вкладывать чертежи. Не знал, добралось ли наше письмо до Пизы или было перехвачено соответствующими органами, заподозрившими, что приложенный к нему чертеж имеет прямое отношение к военным объектам... Всего этого я не знал, как не знал, что мне отвечать тому же Тираспольскому, не говоря уже об Алле и Светлане, на их вопросы по поводу международного конкурса и его итогов. Но когда вечерами, бывало, мы сидели вдвоем, разговаривали и курили, когда моя комната, с низким, как положено в дешевом кооперативе, потолком наполнялась дымом и я распахивал настежь обе створки окна, чтобы ее проветрить, и мы оба, вдыхая свежий, сыроватый воздух, вглядывались в ночную мглу, где-то там, за соседними, рано
