с известием, что отец чувствует себя не очень хорошо и поэтому ей следует — вернуться домой.
В течение нескольких недель граф с Филиппом объезжали окрестности в маленьком экипаже, запряженном пони, прощаясь со своими друзьями. Они покидали Темперли навсегда, но в тот день Филипп Кадо не стал сопровождать монсеньора Эстобана, сославшись на то, что ему нужно навестить друга в городе.
Когда монсеньор Эстобан вернулся домой, он нашел своего молодого друга тихо сидящим в гостиной и читающим одну из его книг по философии.
— Вы находите ее интересной? — спросил он.
— Да, монсеньор. Очень интересной.
Однако граф заметил, что Филипп не продвинулся в чтении далее нескольких первых страниц.
— Надеюсь, вы нашли вашего друга в добром здравии? — спросил граф.
— Я не ездил к нему. — Лейтенант попытался изобразить на лице улыбку. — Я ненавижу расставания, монсеньор. Каждое прощание застревает в моем сердце, как заноза!
Эмигрант понимал его лучше, чем Филиппу казалось.
— Все очень сожалеют, что больше не увидят вас в Темперли, — сообщил он. — Меня просили передать вам множество слов… Вдова желает вам доброго пути, а мисс Черитон — будущего счастья.
Филипп промолчал. Казалось, он ждал другого сообщения и наконец услышал его.
— Молодая леди Темперли пришла повидать вдову прямо перед моим уходом… Она спросила меня, в каком часу мы уезжаем, и, когда я ответил ей, что в полдень мы собираемся пересесть на почтовый дилижанс в Солсбери, сказала, что рано утром пойдет в лес Темперли и посмотрит, цветут ли еще фиалки: ей хочется подарить нам букетик в дорогу. «Разве вы не хотите взять с собой немного английских фиалок?» — спросила она. «Дорогая моя, — ответил ей, — это цветы последнего императора… И если вы подарите их мне, я буду хранить их как сокровище». Я сказал ей, что пошлю вас тоже нарвать фиалок перед нашим отъездом.
— Я не смогу быть там, — отрезал Филипп с искаженной улыбкой. — Но Жанна, без сомнения, с удовольствием исполнит вашу просьбу.
Месье Эстобан слегка дотронулся до его плеча.
— Она не будет устраивать сцен, — мягко пообещал он. — Она хочет только попрощаться… Возможно, с ней будут дети.
Но Сара была одна, когда Филипп пришел на следующее утро в лес. Апрельское небо хмурилось, обещая пролить на землю дождь, Он взглянул на ее легаше туфельки и резко сказал:
— Они промокли… вам не следовало приходить.
— Но мне надо было видеть вас. — Сара вела себя как ребенок, умоляющий о разрешении. — Только на минуту… прежде чем вы уедете.
Они сели на поваленное дерево, на котором сидели уже много раз, и Сара протянула ему маленький букет фиалок, которые собрала для него. Филипп взял букет, а также руку, державшую его, и прижал ее не к губам, а к своей щеке, и замер на мгновение, ощущая горячей и шершавой кожей холодные пальцы. Она знала, что жизнь ее кончена, но знала также, что должна встретить то, что осталось от нее, с мужеством, потому больше не желала бояться. У всех есть свои обязанности, свои долги, а дорога теперь ясна и так же мрачна, как хмурое небо.
— О, Филипп! — простонала она срывающимся голосом. — Почему мы встретились так поздно?.. Лишь несколько лет разделили нас… Почему мы не познакомились раньше?
— Когда я увидел тебя с нарциссами, я понял, что люблю тебя, — сказал он. — И буду любить тебя до самой смерти…
— Дорогой мой, ты женишься…
— Брак — это расчет… Я говорю о любви. — Он опустился перед ней на колени, обнял ее колени руками и прижался к ним лицом, а она нежно перебирала его жесткие локоны, и этот момент длился целую вечность.
— Любовь моя, — прошептала Сара. Этот возвышенный роман, сверкающий и ослепительный, как золото, причинял такую боль… — Скоро приедет карета… Тебе надо идти…
Он притянул к себе ее лицо и стал покрывать страстными, жаркими поцелуями. Затем резко оттолкнул ее и поднялся. Филипп удалялся от нее широкими шагами, а она смотрела ему вслед до тех пор, пока он совсем не исчез за деревьями, но Сара знала, что будет видеть его выцветшую голубую куртку и верх его шляпы, скрывающей темные кудри, всю оставшуюся жизнь.
Жанна вместе с багажом была отправлена на деревенской телеге на почтовую станцию в Доувертон, куда должен был прибыть дилижанс, а карета была уже готова: в ней сидели граф и юный Тед, управляющий толстым пони. Когда Филипп взобрался в карету, старик взглянул на его бледное лицо и мягко спросил:
— Вы попрощались?
— Спасибо, монсеньор. — Голос у Филиппа был угрюмый, глаза мрачно темнели.
— И все?
— А что еще может быть, монсеньор? — Филипп посмотрел на маленький букет фиалок в своей руке — голубых и белых — и только сейчас заметил, что они перевязаны золотистым волосом. Он сунул букетик в нагрудный карман, уставился в окно, и знакомая дорога в Доувертон вдруг стала расплываться перед его глазами.
— Не надо было соблазнять ангела, — проговорил он, обращаясь больше к себе, чем к графу Эстобану.
Глава 14
Мелисса вернулась в дом пастора, восторженно встреченная Помпом и более сдержанно, но так же сердечно — отцом и тетушкой.
Доувертон погрузился в тихую жизнь, не затронутую волнениями внешнего мира, но мисс Черитон считала, что письмам ее племянницы недостает их обычной веселости, и объяснила это тем, что лейтенант позабыл попрощаться с ней перед тем, как уехал вместе с графом.
— Я думала, что мистер Кадо отвлечет нашу дорогую Мел и развеет ее мысли о неудачном любовном романе, — со скорбью в голосе говорила она вдове, — но теперь понимаю, что мои расчеты не оправдались. Хотя наш дорогой лейтенант — такой красавец!
— Да, он красивый мужчина, — согласилась ее сестра с таким видом, будто это было редким исключением и красивая внешность — лишь прерогатива английских мужчин. — Мне кажется, что Мел охватила тоска по возвращении домой — после веселых дней, проведенных здесь, — задумчиво продолжила она. — А потом еще побег Софи, который огорчил буквально всех.
— Не понимаю, почему это должно огорчать? — недовольно проворчала мисс Черитон. — Мне кажется, это так романтично!
— Но ты видишь романтику во всем, — заметила вдова. — Самое положительное в этом деле — это то, что миссис Форсетт теперь не вернется в Темперли. Она останется вести хозяйство своего зятя, и в отсутствие Софи ей никто не будет чинить препятствий. Будет вить из него веревки.
— Бедняжка, — отреагировала мисс Черитон.
Монсеньор Эстобан приехал в Лондон во время триумфального прибытия в город Луи XVIII и написал по поводу этих счастливых обстоятельств восторженное письмо вдове. На улицах, сообщал он, было множество белых кокард, белых символов Бурбонов, и все, у кого были белые фартуки или рубашки, размахивали ими из окон при приближении короля Франции.
«Я думаю, что в глубине души Филипп Кадо был сильно разочарован нашим старым королем, — писал граф. — Будучи республиканцем, он никогда не станет почитать Его Величество, и после того, как тот прошествовал мимо, Филипп заметил, что король очень старый и толстый, и мне пришлось напомнить ему, что Его Величество — это брат короля Луи XVI и он провел в изгнании двадцать пять лет».
