Далее граф описал прием в «Гриллон-отель» на Албемарл-стрит, на который король пригласил всех эмигрантов, вернувшихся из Англии. Они были разочарованы тем, что на приеме не было герцогини Ангулемской, но она проводила вечер вместе со своим свекром на Одли-стрит. Наряды у женщин были очаровательны, сообщал монсеньор Эстобан своей старой подруге, но на дамах конечно же не было драгоценностей, а костюмы некоторых джентльменов были так поношены, что вызывали смех. Однако сам король выглядел величественно, несмотря на то что был утомлен волнениями дня. Жаль, что с ним не было Филиппа: возможно, он изменил бы свое отношение к французской аристократии. Во Францию они плыли два дня, вместе со многими другими эмигрантами. Филипп, если бы захотел, мог уехать вперед, но он почему-то считал, что за графом и его старой служанкой следует присматривать во время путешествия.
Мисс Черитон, изложив все эти новости Мелиссе в своем письме, добавила, что миссис Форсетт приехала на несколько дней в Темперли, когда сквайр был в городе, и в результате Тэм настолько вышел из себя, что Сара снова слегла в постель, и даже мисс Поуп пришла в нервическое состояние.
Пастор чувствовал себя значительно лучше, когда Мелисса зачитывала ему это письмо. Заметив, что отец уснул, она отложила его в сторону и взялась а рукоделие, но, случайно глянув в окно, увидела джентльмена, соскочившего с лошади возле приходских ворот. Грум, сопровождавший его, придержал лошадь под уздцы и открыл калитку, а джентльмен уверенными шагами направился к дому, будто не сомневался, что его с радостью ждут.
— О! — радостно вскрикнула Мелисса.
Платок, накрывающий лоб ее отца, колыхнулся и упал: дыхание у пастора было спокойное и ровное. Она уронила свое рукоделие, привязала Помпа, опасаясь, что он накинется на гостя, и бросилась к двери, не дожидаясь стука.
— Моя милая мисс Мелисса! — произнес Эдвард Бьюмонт. — Что случилось?
— Ничего… Отец болеет, он уснул, а я боялась, что Помп, залаяв, может его разбудить. — Она погладила собаку, потому что пес воспринял посетителя с недоверием.
— Сегодня прекрасный день, у вас большой сад, и почему бы нам не прогуляться по лужайке? — спросил с улыбкой мистер Бьюмонт.
Мелисса с радостью согласилась и побежала за своей шляпкой. Через несколько минут они уже гуляли по саду в сопровождении Помпа и вскоре подошли к скамейке, стоящей под старым кедром.
— Мне так жаль, — сказала она, усаживаясь на скамейку, — что Софи вышла замуж за другого… и поэтому…
— О, так я помог ей это сделать. Разве она вам не говорила? — Бьюмонт рассмеялся, увидев выражение лица Мелиссы. — Когда я встретил Софи в Лондоне, она призналась мне, что любит молодого капитана из вооруженной охраны в Доувертоне и что отец ее и тетя запретили ей встречаться с любым молодым человеком, не имеющим состояния, убежденные в том, что все они — охотники за деньгами, и тогда мы с Софи составили план, как их провести. Я должен был приехать в Дав-Тай навестить моих старых знакомых Холстейдов, а Софи — принимать мои ухаживания, чтобы все подумали, будто я в нее влюблен, но, как только ей исполнится двадцать один год, она убежит со своим возлюбленным капитаном. Наши замыслы помог осуществить Филипп Кадо — капитан посещал его множество раз, когда он находился в домике графа в Темперли, и в то же время встречался там с мисс Софи, которая притворялась, будто берет у монсеньора Эстобана уроки французского языка.
В ночь после бала Фрэнк привез Софи в дом моей сестры в Лондоне, и через несколько дней они с капитаном обвенчались. Тем временем я осторожно навел справки о состоянии дел ее отца, будучи абсолютно уверенным, что его потрясла не столько потеря дочери, сколько потеря ее состояния. Скоро я обнаружил, что он рассчитывал на то, что в день совершеннолетия ее деньги перейдут в его распоряжение, и, когда сквайр приехал в Лондон, пылая ненавистью к молодым людям, я посетил его в отеле, рассказал о том, что узнал, и предложил ему переписать свой заложенный дом на дочь или продать его, чтобы отдать ей долги, и уехать со свояченицей в Бат. Справившись с шоком, возникшим после моего сообщения, Форсетт стал вести себя разумно и теперь собирается уехать из Доувертона в Бат… Софи покупает небольшое поместье возле моего имения в Норфолке, и скоро они будут моими соседями.
— Дорогая Софи! — нежно произнесла Мелисса.
— Она очень хорошая девушка, — согласился мистер Бьюмонт, глядя на газон и ковыряя корни ромашки кнутом для верховой езды. — Если бы я не обладал этим прискорбным качеством — постоянством натуры, то посостязался бы с Фрэнком за благосклонность леди… Но на самом деле, Мел, дело обстоит так: когда в прошлое Рождество я предложил моей любимой девушке руку и сердце, она мне отказала.
— И тотчас же пожалела об этом, — печально сказала Мелисса.
— И когда недавно я увидел ее в Доувертоне и она проявила ко мне такую доброту, какую я за ней не замечал…
— Потому что она так сожалела о том, что сделала…
— Тогда я отважился прийти и снова сделать ей такое же предложение, надеясь, что она изменит свое решение. — Бьюмонт повернулся к ней, взял ее за руки и стал искать ответа в ее глазах, а Помп тем временем, обнаружив корни ромашки, выглядывающие из земли, стал яростно их выкапывать.
Пастор, пробудившись ото сна, выглянул в окно и заметил возле ворот двух лошадей и грума. Удивившись, кто бы это мог быть, он подошел к боковому окну и увидел на скамейке под старым кедром свою дочь в объятиях молодого человека и Помпа, с усердием, копающего лапами большую яму на газоне.
— Слава тебе, Господи! — провозгласил изумленный пастор. — Эдвард Бьюмонт вернулся! — А затем добавил: — Значит, поэтому Мел была так несчастна, когда вернулась домой… А мы-то с Ребеккой думали, что это все из-за Романтичного француза ее тети!
По приезде в Париж Филипп Кадо оставил монсеньора Эстобана и его старую служанку в сдаваемых комнатах на улице Сюресне, а сам отправился в дом своего дяди на окраину города, чтобы найти себе место, которого он лишился, уйдя служить в армию императора. Но режим, которому Филипп служил, распался, полученные знания было трудно восстановить, и на самом деле он больше не был уверен в том, что жизнь нотариуса настолько привлекательна, как ему раньше казалось. У него появилась беспокойная привычка ежедневно ходить в город и заглядывать к графу, и ему было очень досадно, что его дядя и тетя не выразили никакой благодарности графу за то, что он для них сделал. Отсутствие внимания с их стороны было по меньшей мере невежливым, хотя его старый друг, по-видимому, совсем не замечал их неучтивого поведения.
На самом деле монсеньора Эстобана волновало совсем иное. Посещая вместе с другими эмигрантами королевский салон в Тюильри, он обнаружил, что его отталкивают с дороги новоявленные аристократы, ставящие перед своей фамилией заветное «де», на которое они не имели никакого права, и кичащиеся званиями, положением и богатством, приобретенными при императоре.
Графу казалось, что не только король желает завоевать благосклонность этих людей, но они в свою очередь жаждут получить гораздо больше денег, чек видели аристократы, последовавшие в изгнание вслед за королем и прожившие двадцать пять лет вдали от родины. О состоянии же монсеньора Эстобана, исчезнувшем после падения Бурбонов, никто даже не упоминал: оно считалось безнадежным долгом.
Однако король все же проявил к нему внимание и заговорил о возмещении ущерба: если бы у графа был сын, то его величество был готов ходатайствовать о назначении его на должность в новое правительство.
Но граф был одинок, стар и беден, и самое большее, на что он мог надеяться, — это на награждение его Военным крестом и орденом Почетного легиона. И именно по этому поводу возмущалась и бранилась Жанна, когда Филипп зашел к графу на следующий день после того, как его удостоили этих наград.
— Из них можно приготовить хороший обед? — спрашивала она, уставив руки в бока и сверкая черными глазами. — Или мы теперь сможем заплатить за квартиру?
— Но ведь король знает, что монсеньор граф пострадал за него и его семью, — возразил Филипп, также расстроенный. — Ведь он служил в армии Конде…
— Монсеньор, в Париже говорят, что на каждую тысячу французских аристократов, ушедших воевать
