и в частности о вашем внуке… Мне этот человек показался подозрительным, поэтому я не сказала ему ничего. Но он написал свое имя на клочке бумаги, и я сохранила его. Может быть, месье будет интересно узнать это имя? — Она открыла платяной шкаф, достала из него маленькую деревянную шкатулку, вынула из нее выцветший кусочек бумаги и отдала ему.
Только уже на пути в Париж граф решил посмотреть записку. На ней было написано имя: монсеньор Рауль Кадо и его адрес — адрес проживания Филиппа в Париже.
Глава 15
Во время своей поездки монсеньор Эстобан поймал себя на том, что не раз возвращался мыслями к дяде Филиппа с ощущением мрачного удивления. Вопреки мнению Филиппа, он замечал неучтивое поведение сеньора Кадо и теперь неожиданно понял, почему тот старательно его избегает. Без сомнения, этот человек был одним из юристов, посланных правительством наложить арест на поместье Эстобан, а затем передать его в собственность мелких землевладельцев и фермеров. Но почему он считает, что кто-то будет осуждать его за это? Монсеньор Кадо выполнял свою работу, размышлял граф, и вряд ли имел возможность выбора.
Вернувшись в Париж, граф застал старую Жанну в состоянии крайнего волнения. Она сообщила, что приходил какой-то джентльмен и просил монсеньора Эстобана явиться к его величеству, как только он вернется из деревни.
— Аудиенция, не так ли? — предположил граф. — Похоже, мы прогрессируем.
— Без сомнения, вас наконец наградят за все, что вы сделали, — решила старая служанка. — Я подготовила ваш парадный мундир, месье, и почистила шпагу — все готово, осталось только надеть… А пока вы одеваетесь, я пошлю портье за каретой.
Граф страшно устал и желал только одного — лечь в постель, но королевский приказ надо было выполнять немедленно. Он переоделся и отправился в наемной карете в Тюильри.
Там граф предстал перед королем, который принял его с обычной любезностью и после расспросов о поездке и выражения соболезнования по поводу того, что самые худшие его опасения насчет внука подтвердились, сделал ему потрясающее предложение: занять должность в Неаполе.
Монсеньор Эстобан, ни минуты не колеблясь, согласился. Если бы король предложил ему поехать в Англию, он предпочел бы остаться дома: всем известно, что погода в Англии ужасная, а холодный и сырой климат мало полезен для старых костей. Но в Италии конечно же будет солнышко, на котором можно погреться.
Кроме того, монсеньор Эстобан не хотел оказаться в кругу старых людей, живущих без надежды и без будущего. Он быстро собрался, но за день до отъезда из Парижа взял экипаж и отправился в район, где жили Кадо.
Граф сразу же узнал дом нотариуса по описанию Филиппа: новый красивый дом, с зелеными ставнями на окнах, со стеной, увитой старым виноградом, гроздья которого срезал господин в фартуке садовника.
Монсеньор Эстобан вышел из экипажа и приблизился к боковой двери. Мужчина в фартуке садовника, увидев его, уронил на землю ножницы.
— Монсеньор? — произнес он, и граф с удивлением заметил, что лицо мужчины страшно побледнело.
Старый аристократ почувствовал раздражение, увидев его страх: что же ужасного было в том, что этот человек участвовал в продаже его земель?
— Мое имя Эстобан, — холодно представился он. — Я пришел повидать Филиппа и попрощаться с ним, потому что завтра уезжаю в Неаполь.
Месье Кадо смотрел на него молча: казалось, он глубоко о чем-то задумался. Затем снял фартук, поднял ножницы и пригласил гостя войти в дом. Он провел его в приятную, просто обставленную гостиную, защищенную от солнца прохладной зеленой листвой свисающих виноградных плетей, попросил присесть и послал служанку за вином. Через несколько минут вошла мадам — суетливая маленькая женщина с черными настороженными глазами.
Ее муж представил гостя:
— Это монсеньор граф де Эстобан, моя дорогая. Он был так добр к нашему Филиппу.
— О да. Бонжур, монсеньор. — Она отвесила ему неуклюжий поклон, на который он едва ответил.
Было трудно представить себе, что чета этих бюргеров, таких примитивных и недалеких, приходится родственниками Филиппу. Однако это было так.
Месье Кадо, волнуясь, произнес:
— Я не знаю, что вы могли подумать о нас — обо мне и моей жене, монсеньор, — когда мы ни разу не пришли к вам и не поблагодарили за заботу, проявленную к нашему племяннику.
— Благодарю вас, монсеньор, — холодно отозвался граф. — Я вовсе не думал об этом. Я пришел, чтобы попрощаться с вашим племянником, а не просить от вас благодарностей. Я не ждал их от вас, и мне они не нужны.
Мадам вспыхнула, сказала, что пойдет и прикажет слуге принести им вина, и торопливо вышла из комнаты. В дверях она бросила многозначительный взгляд на мужа, и тот торопливо последовал за ней.
— Он оказался таким, как я и предполагала, — злобно прошипела женщина. — Холодный и заносчивый… И ты будешь разговаривать с ним?
— Дорогая, я должен… Совесть не позволит мне вести себя иначе.
— Совесть! Бог мой! Какая от этого польза Филиппу? У этого аристократа нет совести.
— Но у меня она есть. И я мучаюсь от ее угрызений.
— Тогда ты еще больший дурак, чем я думала… Этот человек никогда не поблагодарит тебя, и бедный Филипп — тоже.
— И все же я поступлю так, как считаю правильным.
Нотариус вернулся в гостиную, и через несколько минут служанка принесла вино, однако мадам осталась за дверью.
Вино было мягким и приятным, что свидетельствовало о неплохом вкусе хозяина. Но граф вежливо ожидал, когда тот заговорит, и был удивлен, что нотариус повернулся к нему спиной и отошел к окну.
— Дело в том, монсеньор, — торопливо произнес он охрипшим от волнения голосом, — что я и моя жена не знали, как нам поступить. Мы говорим об этом с тех пор, как узнали, кто именно помог нашему Филиппу в тот тяжелый момент, когда ему пробили голову. По очень странной случайности рядом с ним оказались вы, и по очень странной случайности рядом с ним двадцать лет тому назад оказался я.
Вино немного успокоило раздражение графа, но он не мог разговаривать со спиной.
— Сядьте напротив меня, — попросил он. — И скажите то, что вы хотите сказать.
Нотариус налил себе стакан вина, и руки его при этом дрожали: было очевидно, что он очень нервничает, и монсеньор Эстобан еще более изумился.
— Я думаю, правда заключалась в том, что я и мой брат были истинными республиканцами, — продолжил месье Кадо, — и, хотя мы с женой уехали из Парижа, когда началась революций; в надежде, что скоро все успокоится, мой брат продолжал заниматься деятельностью, которая привела его на очень опасный путь. Я потерял его из виду, да и поддерживать с ним связь становилось все опаснее, и я был потрясен, когда узнал, что в разгар террора он и его молодая жена были арестованы, и брошены в тюрьму.
Он замолчал, но гость его никак не отреагировал. Его молчание красноречиво свидетельствовало, что он уже много раз слышал о подобных вещах, и даже более ужасных, чем то, что случилось с месье Кадо и его братом. Но нотариус, стараясь взять себя в руки, заговорил вновь:
— Я вернулся в Париж на три дня, чтобы найти кого-нибудь из старых друзей среди тех безумцев, которые делали революцию, и попытаться уговорить их освободить моего брата. — Ему хотелось рассказать
