поверхность океана вскипала, появились обычные волны.
Пригибаясь от сильного ветра, прибежал гонец.
— Леди говорит — никаких перемен, сэр.
— Хорошо.
Рассыльный вернулся на свое место у поручня.
— Слышали? Не стоит волноваться раньше времени, — заметил Чарльз.
— Не могу совладать с собой.
— Ну что с вами поделать! Не спорю, дорогой мой Эдмунд, вы повели себя неуклюже, глупо, неразумно. Если Преттимен умрет или, вернее, когда он умрет…
— Значит, все-таки!..
— Да ведь он умирал еще до того, как вы на него свалились! Боже милосердный, неужто вы полагаете, что человек, который раздулся, как дыня, а цветом напоминает перезрелую свеклу, поправится в наших условиях? Да у него все внутренности раздавлены! Думаю, его бы и доктор не спас. Вы могли всего лишь ускорить кончину.
— Все равно ничего хорошего. Она меня ненавидит, презирает. Как я могу оставаться с ней на одном корабле?
— У вас нет другого выхода. Возьмите себя в руки. Господи, если б я умел хотя бы вполовину так раскаиваться!
— Глупости. Я никогда не встречал человека лучше вас.
— Не говорите так!
— Говорю и буду говорить. Я убедился, что ночные вахты — лучшее время для откровенности между людьми. Когда я буду думать о нашем путешествии, это будут мои лучшие воспоминания, дружище.
— Мои тоже, Эдмунд.
Мы умолкли. Чарльз нарушил тишину:
— И все-таки мы живем в разных мирах — странно, как вообще находим, что сказать друг другу.
— Я высоко ценю ваши добродетели, которые не принадлежат никакому «миру» — хотя со своей стороны не знаю, что заставляет вас вести беседы со мной…
— Вот как. Это еще большая загадка, чем человеческое тело. Но хватит об этом. Разве что… — в голосе его появилась улыбка, — …как не подружиться с юным джентльменом, который обещает звезды и луну с неба?
— Продвижение по службе гораздо ближе к земле.
— А что бы вы сказали про мое продвижение из матросов в гардемарины? Невероятная история. Все случилось из-за того, что я попал в переплет.
— В переплет? Быть не может!
— Вы считаете меня скучным человеком? А вот представьте себе!
— Расскажите.
Его лицо расплывалось в темноте.
— Смеяться не будете?
— Не буду — вы же меня знаете!
— Знаю ли? Ну ладно. Дело в том, что в матросском кубрике, где едва хватает места подвесить гамаки, царит девиз: живи и дай жить другим. Хочешь книгу почитать — никто не возразит. Вы слушаете?
— Просто обратился в слух.
— Стояли мы на якоре. Вообще-то время было свободное, но мне как раз выпало быть якорным. Никому я со своей книжкой не мешал… Тут-то меня офицер и застукал. Уж как он меня отчитывал, чтобы показать свою строгость, когда вдруг кто-то скомандовал «Смирно!» Это оказался адмирал Гамбьер.
— Мрачный Джимми?
— Да, некоторые его так называли. На самом деле он был хороший человек. Так вот, он осведомился, что я натворил. Пришлось признаться, что я читал во время вахты. Он поинтересовался, что именно, ну я и вытащил руку из-за спины, показал ему книгу. «Всему свое время», — заметил адмирал и ушел. Офицер велел старшине найти для меня в качестве наказания какую-нибудь работу. А к концу дня мне приказали явиться к капитану Вентворту. «Очень умно, Саммерс, — сказал Вентворт. — Собирайте барахло, вас переводят на флагманский корабль, в гардемарины. Вы меня разочаровали, Саммерс. На мой корабль вы не вернетесь».
— И что же там была за книга? А, знаю — Библия!
— Капитан Вентворт религиозностью не отличался.
— Так вот каким образом вы сделали первый шаг по служебной лестнице!
— Именно.
Я был сконфужен и сбит с толку. Нас действительно разделяли мили! Не зная, что ответить, я оглядел след за кормой, потом сделал вид, что критически разглядываю паруса.
— Вы правы, Эдмунд. Пожалуй, можно разрифить паруса.[15]
Чарльз позвал помощника боцмана, который продудел приказ сперва на шканцах, затем сбежал вдоль леера и проделал то же самое на баке. Вода доходила ему до колен. Темные силуэты карабкались по вантам, устремившись к парусам.
— Это прибавит нам ходу?
— Нет, скорее, поможет сохранить ту скорость, с которой мы идем сейчас.
Я умолк.
— Во всяком случае, вы не смеялись, Эдмунд.
— Тут нет ничего смешного. Скорее, вы к себе несправедливы.
— Отнюдь. Всем, чего я достиг, я обязан доброму человеку.
— Гамбьеру? Боюсь, вы сочтете меня слишком приземленным, однако… Мне кажется, как порицание капитана Андерсона, так и историю о том, как адмирал сделал вас гардемарином, стоит оставить между нами.
— Первое — согласен. Но второе-то почему?
— Мой дорогой друг! Рекомендация Мрачного Джимми помогла бы вам, выбери вы карьеру клирика… Что такое?
— Ничего.
— Но во флоте она вас далеко не уведет. Господи, да от нее будет столько же толку, сколько, скажем, от рекомендации бедняги Бинга![16]
— Что отнюдь не красит флот.
— Как знать.
— Что ж, во всяком случае, наш разговор заставил вас позабыть свои печали. Пора сдавать вахту — и в постель.
Чарльз подсмеивался над тем, как серьезно и как близко к сердцу я принял нашу беседу. Как уже говорилось, в тот момент я не догадывался, что он хотел скрасить мне тоскливые ночные часы в страшной каюте — я-то всерьез верил, что был ему полезен! Теперь я и сам смеюсь над собой. А тогда вахта кончилась, и я вернулся к себе. Вода заливала углы и струилась по коридору. Ветер все еще подвывал, но уже не так страшно, как раньше. Я ворочался без сна, прислушиваясь к Преттимену, которого, видимо, напоили лекарствами, потому что криков слышно не было.
Остаток ночи прошел ужасно. Заснул я только перед рассветом и пробудился с твердой мыслью, что не выйду из каюты: так, по крайней мере, я никому не причиню вреда. Хотелось кричать в голос не хуже Преттимена.
(13)
Я вытащил часы из-под подушки и обнаружил, что уже без четверти десять. Я недоверчиво поглядел на циферблат, но стрелки упорно подтверждали то, что прозвонил репетир. Пришлось поверить, что я все-
