паруса.
Командование взял на себя Андерсон. Он стоял у штурвала, а Камбершам, расставив ноги, держался за поручень у правого борта и шевелил губами — судя по всему, что-то докладывал капитану. Только тогда я понял, как серьезно оглушил меня грохот волн. Я постоял у полуюта, пока ко мне мало-помалу вернулся слух. На носу распоряжался Бене: он послал матросов на ванты, к порванным парусам, хотя, на мой взгляд, там мало что можно было сделать. Не добьет ли нас этот новый удар? Наверное, я давно уже наделил наше судно чувствами и полагал, что в любую секунду оно откажется от неравной борьбы с океаном, вовсе не предназначенным для парусных судов — особенно для такого старого корыта.
Те паруса, что избежали повреждений, надулись от ветра, и среди них сновали подчиненные Бене. Ветра хватало для того, чтобы, не подвергаясь особой опасности, идти в нужную сторону. Огромные водяные горы, словно почуяв, что та, последняя, обрушившаяся на нас морской лавиной, стала венцом всего шторма, сменились более мелкими волнами.
Я услышал голос Чарльза — еле-еле, словно губы у него были разбиты, он доложил:
— Ветер сменился, сэр. Можно ставить стаксели.
Капитан взглянул сперва на корму, потом на него.
— Вы целы?
Чарльз с трудом поднялся на ноги.
— Да, сэр.
— Ставь стакселя!
Капитан повернулся ко мне, хотел было что-то сказать, но передумал и зашагал к носу.
(15)
Понадобился не только этот, но и весь следующий день, чтобы капитан Андерсон и офицеры навели на корабле хоть какое-то подобие порядка. Одна только уборка разлитого по палубам масла потребовала усилий всего экипажа, солдат и переселенцев!
Масло было повсюду. Грот-мачту измазало футов на пятнадцать в высоту — во всяком случае, именно так утверждал Бейтс. В коридоре переборки и двери перепачкались на высоту трех футов, масло просочилось даже в каюты! Времени на разговоры о панике, охватившей людей, когда они едва не утонули, просто не было, хотя капитан, похоже, пришел в ярость, когда понял, в каком положении оказался. Бросить вахту у штурвала — провинность, требующая самой суровой кары. Я говорю это не с негодованием, а по зрелом размышлении: на любом другом корабле виновных постигло бы наказание. Без сомнения, рулевые бросили пост и попытались спрятаться, испугавшись бушующих волн. Как сказал однажды Чарльз: «Люди, как и канаты, имеют предел прочности». Их поступок граничил с открытым бунтом — злейшая провинность для любого матроса.
И вместе с тем — ничего не поделаешь. Меньшинство, пусть и облеченное официальной властью, не могло обеспечить безоговорочного послушания. Очевидно, что матросы были измучены донельзя. Погода жуткая, плавание затянулось, запасы пищи таяли с каждым днем, а питье почти вышло. Топлива осталось совсем мало, и горячая вода стала роскошью, недоступной даже для дам! Корабль еле держался. Откачка воды, пусть и не такая напряженная, как во время шторма, превратилась в каждодневную, рутинную обязанность для людей, и без того надорванных тяжким трудом и скудным питанием.
Как бы то ни было, судно привели в порядок: отскребли, отчистили, отскоблили, отдраили и оттерли так, что человек с матросской выучкой мог держаться на ногах. Паруса, которые можно было спасти, расстелили и залатали. Несмотря на все наши лишения, в веревках и парусине недостатка не наблюдалось. В приличную погоду шла рыбная ловля, хотя добыча была небогатой и проходила мимо меня. Рыба не особо соблазнялась наживкой, забрасываемой в море с огромного судна. Возможно, среди морских жителей ходили недобрые слухи о странной рыбине по имени Человек! Частенько мимо проплывали киты, и, как мне доложили, мистер Бене выдумал несколько способов поохотиться. Несмотря на большое количество умельцев в разных областях, команда, однако, отнеслась к его предложениям с прохладцей — особенно к идее изготовления гарпуна со взрывчаткой.
Моя идея выстрелить разом из всех орудий, подойдя как можно ближе к чудищу, тоже не вызвала особого восторга. Пришлось довольствовать тающими запасами и мыслью о том, что мы все-таки движемся. Фок-мачта блестяще выдержала тяжелейшее испытание. Подул легкий ветер, и поставили не только лисели, но и стаксели — треугольные полотнища, растянутые, скорее, между мачтами, чем на них. День за днем мы делали не меньше шести узлов.
Читатель, несведущий в морской науке, простит меня за столь обширные экскурсы в данную область! Дело в том, что я вечно теряюсь, пытаясь выразить свои мысли по этому поводу. Невозможно перенести на бумагу это ни с чем не сравнимое наслаждение — знать, что сама жизнь твоя связана единственно с существованием корабля, напряженно следить, как день за днем приближаешься к цели, слушать плеск воды о форштевень, глядеть на раздутые паруса и ощущать, как день и ночь непрестанно движутся почти две тысячи тонн дерева, собранного воедино чьей-то умелой рукой! Даже моряки держались бодрее и охотнее выполняли приказы. Все были довольны, включая офицеров, кроме разве что Чарльза. Дело в том, что он все страдал от мыслей, что где-то в основании фок-мачты притаилась коварная искра. В одну из моих любимых ночных вахт я пристал к нему со словами:
— Признайте же, Чарльз, — мачта в безопасности. Вы не желаете примириться с тем, что мистер Бене в данном случае прав!
— Не может он всегда быть прав. Никто не может. И поскольку его методы расчета нашей долготы совершенно ошибочны…
— Ошибочны?
— Нет, теория-то верна — но осознаете ли вы, как трудно, почти невозможно вычислить угловое разделение двух небесных тел, одно из которых постоянно меняет форму?
— Я просил штурмана объяснить мне метод мистера Бене, но он отказался.
— Это вопрос параллакса[18] и так далее. Необходимо учитывать положение и движение Луны, Солнца, планет и их спутников — целая паутина вычислений… Нет, он положительно спятил!
— Однако иногда он прав. Прошу вас, Чарльз, не позволяйте пустой неприязни ослепить вас. Не стоит отрицать заслуги Бене — такая мелочность вам не к лицу! Простите, если я слишком вас поучаю.
— Имеете право. Мое нежелание поверить в метод мистера Бене опирается отнюдь не на неприязнь, а на здравый смысл. Поверьте, самые ученые умы Англии отвергли этот способ, потому что он чересчур неточен. Кто из нас безумен — я или Бене?
— Только не вы, умоляю! Вы — наша надежда и опора, олицетворение здравого смысла!
— Благодарю вас. В этой части океана острова малочисленны и разбросаны на расстоянии в несколько сотен миль друг от друга. Между ними можно пройти, зная лишь широту. Вдобавок мы вряд ли наткнемся на препятствие, так как сумеем вовремя его заметить. В общем, утро вечера мудренее.
Мистер Преттимен больше не выл во время качки — моя затея с переворачиванием, похоже, прошла удачно. Скорее всего он по-прежнему умирал, но, по крайней мере, без мучений. Миссис Преттимен я старался избегать с тех пор, как… Ах, даже морской язык не позволяет выразить, как это было неприятно! В общем, с ней я не сталкивался после того, как она высказала свое мнение обо мне размеренным, судейским тоном. Однажды она заглянула в салон, но, увидев меня, вышла — я даже не успел подняться с места. В другой раз я заметил, как миссис Преттимен бежит
