ней — офицерская гимнастерка, на боку — наган, в кармане — документы штабс-капитана.
Попал в наши руки и еще один переодетый белый офицер. Его приговорили к расстрелу, а приговор поручили исполнить одному маленькому, тщедушному красноармейцу. Тот ночью повел шпиона за деревню. Белый огляделся, видит конвоир малорослый, хилый, поблизости никого нет. Неожиданно обернулся и схватил бойца за горло. Боец попытался освободиться — не смог. Тогда он подножкой сбил белогвардейца, повалил его на землю, выхватил шашку и зарубил гада.
Наши бойцы становятся злее и зорче. Ведь ротозейство помогло контрреволюционерам поднять мятеж и захватить губернский город.
Два дня полк совершал марш. Но не в полном составе. 1-й батальон оторвался сразу же от станции Пермь и пошел по железнодорожному мосту через Каму. О нем долго ничего не было известно.
Куда мы идем, тоже никто не знал. Я ломал голову, но не мог понять. Из Нижних Мулл попали в большое село Усть-Качку. Перешли на правый берег Камы, повернули на север к Усть-Сынам, а сегодня оказались на железной дороге Пермь — Вятка у станции Чайковской.
Теперь все понятно: полк будет седлать железную дорогу и защищать направление на Вятку. Для нас такое дело не в новинку. Еще со станции Егоршино мы деремся на железной дороге, вдоль которой неприятель больше всего и норовит наступать.
От Перми проделали верст сто. Дороги заметены снегом, стоят холода, идти трудно. Ночевали в избах. Набивалось столько народу, что и не продохнешь. Но все равно старались останавливаться в небольших избах, у бедняков. Те и нас покормят, и лошадям корма дадут.
Богатый мужик косится, глядит волком. Если и даст еду или подводу, то только под нажимом, из страха.
Ясно видно, кому Красная Армия по душе, а кому она, что кость в горле.
Крепких мужиков здесь немало, и мы часто чувствуем на себе косые взгляды. Но и сюда пришла наша народная власть, и здесь устанавливаются новые порядки.
Скитаясь по деревням Нижне-Муллинской и других волостей, я иногда заходил в школы, разговаривал с ребятишками. Однажды познакомился с мальчиком лет десяти, Васей. У него в тетради заметил несколько фамилий, а сверху заголовок — «Шалуны». Полюбопытствовал, что это за список. Вася рассказал: в классе бывают собрания, выбирают председателя и секретаря. Читают фамилии шалунов, тех, кто нарушал порядок или плохо учил уроки. Сами школьники решают, какое наказание применить: то ли не пускать несколько дней на занятия, то ли запретить бегать на переменах.
Мне понравилась такая самостоятельность малышей. Ребятишки с детства привыкают чувствовать себя хозяевами там, где они учатся. Понравилось мне и то, что школьники работают в библиотеке, сами выдают книги, следят за ними, подклеивают, переплетают.
В селе Нижние Муллы я с товарищами попал на ночевку в богатый двухэтажный дом. Хозяин — торговец, был в отъезде. Оставались одни женщины — жена и две дочери. Усталые красноармейцы легли спать, а я задержался в большой комнате, у книжного шкафа. Хозяйская дочка спрашивает:
— Вы читаете книги?
Я рассказал о любимых писателях. Разговорились. Девушка два года назад кончила в Перми гимназию. Она удивилась, когда узнала, что я — бывший гимназист, и позвала свою старшую сестру. Той лет двадцать пять. Носит пенсне, по виду курсистка или учительница.
Сестры принялись меня жалеть, уговаривать уйти от красных. Я вспомнил старика Кирхгофа и Евгению Францевну.
Который уже раз меня жалеют, советуют бросить Красную Армию. Мне даже смешно стало. Никто не уговорит меня свернуть с моего пути.
А сестры не унимались. Они считали, что я еще молод, не понимаю жизни, что интеллигентные люди должны сочувствовать адмиралу Колчаку и желать Учредительного собрания. Если я с ними согласен, они готовы до прихода белых приютить меня в своем доме.
Пробовал им доказать справедливость борьбы Красной Армии против капитала, но они даже слушать не хотели. Едва не поссорились. Потом поняли, что каждый останется при своем мнении и споры тут ничего не дадут.
Мы мирно пили чай. Но я все время чувствовал на себе скорбный взгляд старшей из сестер.
1919-й год
Бои продолжаются
С Новым годом!!! Его мы встречали на станции Шабуничи. И не за праздничными столами, а в трудных боях.
Сегодня 2-е января, и пишу я уже в деревне Ошапы. В районе Чайковской долго задержаться не пришлось. Сразу двинулись обратно в сторону Перми и заняли оборону у деревни Черная. Здесь к нам присоединился наш 1-й батальон.
За минувшую неделю пройдено около 125 верст. Белые же, захватив 24 декабря Пермь, продвинулись по железной дороге всего лишь верст на двадцать с небольшим, хотя наших сил перед ними было совсем мало. Видно, дорогой ценой досталась им Пермь!
Штаб, командир и комиссар полка «Красных орлов» разместились в поселке у самой станции Шабуничи. Я поселился вместе с комиссаром. Вскоре узнали, что неподалеку от нас, за лесом, в селе Конец-Бор находится другой полк 29-й дивизии. Я слышал, как товарищ Ослоповский по телефону говорил о нем с командиром соседней бригады. Из разговора понял, что белые ведут наступление на Конец-Бор.
Против нашего полка они тоже наступают уже третий день. Поначалу полк дрался как-то вяло. Продолжались разговоры об отдыхе, который так и не состоялся. Однако последние двое суток красноармейцы сражаются упорно.
Весь первый день нового года я провел в деле. Наши роты крепко держались до темноты, но потом положение ухудшилось. Белогвардейцы — человек шестьсот — сделали глубокий обход в 12 верст и прервали сообщение между станцией и ротами. Подвоз боеприпасов прекратился, а патроны были израсходованы. Ротам пришлось отойти. Отступали без паники, в строгом порядке. Вел их комбат товарищ Полуяхтов.
Я все видел своими глазами. И, несмотря на отход, пришел к убеждению, что боевой дух «красных орлов» не сломлен. Есть еще порох в пороховницах!
В Шабуничи вернулся голодный. Сижу, обедаю, рассказываю товарищам последние боевые новости. Вдруг у самого дома стрельба из винтовок и пулеметов. Не пришлось мне доесть и договорить. Все кинулись наружу. Пока я одевался, хватал винтовку, никого в горнице уже не стало.
Выбежал на улицу, а лошади там, где я ее привязал, нет. Наверно, думаю, кто-нибудь угнал. Суматоха несусветная, понять ничего нельзя. Пули свистят со всех сторон. Рядом чья-то лошадь необузданная. Когда влез на нее, понял — лошадь-то командира полка. Не привыкла она к такому легкому седоку — как взовьется. Я еле удержался.
Заметил двух красноармейцев, которые быстро ползли по снегу в низину. И тут же загудел знакомый спокойный бас:
Эй, вы, вояки, куда ползете?
Это командир полка, словно из-под земли, встал над «пластунами». Видно, один он не растерялся.
Не в первой убеждаюсь я в том, что товарищ Ослоповский не знает страха, не поддается панике. В трудную минуту он только крепче ругается. Склонился над перепуганными, зарывшимися в снег бойцами и кроет их на чем свет стоит.
