А рядом другая заметка, из моей родной деревни Борисовой:
«В деревне Борисовой Зырянской волости организовалась ячейка коммунистов-большевиков, в которую пока вошло 22 человека, считая в том числе и членов партии соседних селений. По примеру борисовцев начинается движение бедноты и в более отдаленных деревнях, исключая самого… села Зырянского, где кулаки и мироеды свили теплое гнездо и чувствуют себя спокойно».
Нелегко, видно, отцу приходится. Хоть бы увидеть его, поговорить…
Последнее время в уезде разлад среди попов. «Батюшки» набросились на учителя закона божия нашей гимназии протоиерея Тихона Андриевского: он выступил против патриарха и потребовал церковных реформ. Попы и буржуи предают отца Тихона анафеме, поносят его последними словами. А он не сдается.
Я знаю Тихона Андриевского по кружку философской мысли. (За этот кружок он имел много неприятностей от гимназического начальства.) Смелый, упорный человек и уж, конечно, в сто раз образованнее своих врагов.
Но все это мелочи. Самое важное: Камышлов с позавчерашнего дня объявлен на военном положении! После двенадцати часов ночи движение жителей по городу запрещено.
Чувствую, что надвигаются тревожные события. Против Советской власти восстали чехословацкие легионеры. Ими захвачен Челябинск. Это от нас совсем недалеко. Белые отряды двигаются на Екатеринбург и Шадринск. Идут бои под Омском. Оттуда — угроза Тюмени.
Камышлову не миновать участия в борьбе. Да и не такие у нас коммунисты, чтобы отсиживаться.
Уком усилил вербовку добровольцев. Я решил твердо: иду в Красную Армию, буду защищать рабоче- крестьянскую власть и драться за мировую революцию.
Хочу уговорить дружков по гимназии и по Союзу социалистической молодежи Арьку Рабенау и Мишу Скворцова. По-моему, они стоят близко к нашей партии и согласятся со мной.
Одно неладно: в Красную Армию записывают с восемнадцати лет, а нам еще по семнадцати. Но меня это не остановит. Так или иначе, добьюсь своего, стану красным бойцом!
Друзьям посоветую ничего не говорить раньше времени родителям. Мишин отец, Андрей Алексеевич, — наш гимназический врач. Человек очень добрый, заботливый. Но от политики далек и может помешать Мише записаться в армию. Тоже самое и у Арьки. А мне бы не пришлось скрывать от отца такое свое решение. Он бы меня понял и поддержал. Но далеко до него, чуть не девяносто верст.
Положение мое в гимназии стало хуже. После того как я вступил в РКП(б), многие учителя и ученики плохо ко мне относятся. Даже те, кто любил щегольнуть словечком о свободе. Видно, от такого словечка до революционного дела, если применить слова полковника Скалозуба, «дистанция огромного размера».
Недобро ко мне относится и домовладелец Баранов — хозяин домика, в котором я живу у Прасковьи Ионовны. Заметно, что Советская власть, большевики не по нутру Баранову.
Последнее время буржуазия и ее прихвостни наглеют. Удивляться тут нечему. Вражья стая знает: силы защитников города невелики, совсем невелики.
У нас небольшой отряд красногвардейцев из рабочих камышловского депо и добровольческий красноармейский отряд человек в сто, в основном крестьянская беднота.
Вчера мы с Арькой стали красноармейцами. Миша Скворцов почему-то не пришел в назначенный час. Мы его ждали-ждали и направились к Шадринскому мосту. Около моста, в помещении двухклассного училища, расположился отряд Красной Армии. Командует им товарищ Васильевский Л. В. Из офицеров, но коммунист. Не любит длинных речей. На митингах выступает резко и очень убедительно. Чувствуешь, что человек свято верит в каждое слово, которое произносит.
Мы подошли к училищу с площади, через главный вход. Красноармеец-часовой показал, где записывают добровольцев. Справа от двери за небольшим столиком — то ли писарь, то ли командир. Перед нами стояли трое. Их записали в два счета. Подошла наша очередь. Я боялся, что возраст помешает, но все получилось, как мы хотели. Потом отправились в полуподвальный этаж, в цейхгауз. Здесь я задержался надолго. Из-за моего маленького роста трудно было подогнать обмундирование, особенно ботинки. Фуражки тоже только большого размера. Никак не ладилось с обмотками. Они почему-то не держались на ногах, сползали вниз.
Когда вышли из цейхгауза, вид у меня был не бравый, но на душе радостно. Я стал красноармейцем!
В новой форме отправился в гимназию. Тут произошло несколько не особенно приятных встреч. Некоторым не понравилось: как так, гимназист и вдруг красноармеец? Лишь учитель математики Александр Федорович Румянцев и учитель пения Павел Павлович Бучельников похвалили меня.
Но самое досадное случилось под вечер, когда я свиделся с Лидой. Лида учится в женской гимназии. Мы с ней иногда встречаемся. Вернее — встречались. Разговор не всегда клеился, потому что я перед ней робел.
Но я так радовался этим встречам!.. Лида очень красивая. У нее большие черные глаза и нежное белое лицо. Она одевается аккуратно и словно бы по-своему. Даже гимназическая форма на ней выглядит не так, как на других.
Увидела она меня в защитной рубашке с длиннющими рукавами, в большой фуражке, в шароварах, которые свешивались над обмотками, и рассмеялась. Потом перестала смеяться, но то и дело сбоку насмешливо поглядывает. От ее взглядов у меня язык примерзал к нёбу. Трудно было объяснить, как дорога для меня эта, пусть нескладно сидящая форма, какое счастье надеть фуражку с пятиконечной красной звездой!
Однако, если бы я и умел это выразить, все равно Лида ничего бы не поняла. Она жила совсем другим, и иные мысли были у нее. Не зря у них дома старались во всем подражать богатым, дружили с купчихой Воронковой, гордились этой дружбой, выставляли ее напоказ. Я и раньше это знал, чувствовал, только не позволял себе все додумать до конца. Мне хорошо было, когда мы встречались.
Но на сей раз я чувствовал себя совсем иначе. Мы бродили по улицам. Я пытался многое втолковать Лиде. Она изредка перебивала меня насмешливым словом, ядовитым замечанием. И мне не хотелось продолжать. Мы долго шли молча. Потом я снова старался вразумить ее. Она, скосив глаза, холодно и ехидно наблюдала за мной. Так мы и расстались. Расстались, пожалуй, навсегда. Мы с Лидой — разные люди. У нас, как видно, разные, никогда не сходящиеся дороги.
Кипит смертный бой с врагами революции и мирового пролетариата. Нам не по пути с теми, кто насмешливо глядит на красноармейскую звезду. И вообще сейчас не до личных переживаний. А если они у меня есть, значит, я еще недостаточно политически закалился в борьбе.
Никак не ожидал, что я запишусь в красноармейцы, и редактор «Известий» товарищ Егоршин. Степан Васильевич прямо-таки растерялся, когда увидел меня в форме. Сидит и качает головой:
Ну и ну, без разрешения, не дождавшись замены… Что же я теперь буду делать с конторой?
Потом встал, подошел ко мне, обнял и сказал:
Молодец!..
Узнал новость: вчера судили главаря камышловских анархистов Николая Черепанова, этого чернобородого крикуна и наглеца, который выступал против Советской власти, подрывал ее авторитет. Ревтрибунал объявил Черепанову общественное порицание.
Не маловато ли?
Сегодня в наших «Известиях» такая заметка: «Из д. Борисовой. Комиссия для проведения в жизнь поимущественного налога плохо провела оценку имущества каждого домохозяина. У нас в деревне имущество, стоящее от 3 до 7 тысяч рублей, ценилось в 300 рублей».
Для меня каждая весточка из родной деревни, словно хлеб насущный. Прочитал эти три строчки и задумался. Каково-то отцу, сколько там у него недругов!
Занимаемся целыми днями. Гимнастерки почти не просыхают от пота. В отряде много дружинников вроде меня, т. е. необученных. А время не ждет, надо поторапливаться. Скоро в бой.
Несет наш отряд и караульную службу. Однажды, еще до того как я освоился с винтовкой и узнал караульные правила, меня вместе с напарником назначили охранять ночью Шадринский мост через Пышму. Напарник — молодой рабочий, доброволец, как и я. Правда, он умел уже заряжать оружие. С его помощью и
