было. Возможно из-за переездов.
Больше всего суеты создают товарищи, которые составляют сводки, справки, отчеты. Они дергают всех и каждого.
Для меня самое трудное — писать инструкцию для агитаторов крестьянской секции. Ведь опыт-то совсем куцый. Всю войну мы провели в ротах, батальонах и полках. Наш руководитель товарищ Басманов — человек умный и добросовестный. Но у него опыта меньше нашего.
Одна надежда — жизнь научит.
Получил удостоверение в том, что являюсь инструктором крестьянской секции политотдела и командируюсь «в прифронтовую полосу для инструктирования волревкомов, исполкомов, партийных организаций и др.». Мне разрешается за плату пользоваться советскими и обывательскими лошадьми.
Успел немного познакомиться с Тюменью. Походил по улицам, заглянул в магазины. Город большой, заселен густо. Грязь неописуемая. Поэтому, вероятно, больше всего мне понравилась баня. Провел в ней часа два. Напарился досыта.
Я не впервые в Тюмени. Дважды был в детстве. Хорошо запомнились обе поездки.
Первый раз меня, семилетнего, мама возила из Борисовой в Тобольск, где отец служил фельдшером в гарнизонном лазарете. От Камышлова до Тюмени ехали поездом, а дальше пароходом. Помню, как пароход — звали его «Ласточка» — нагнал выводок маленьких утят. Утка не успела вовремя отвести их и стала сильно крякать. Утята мечутся, ныряют. Только когда пароход прошел, собрались вместе и всем выводком спокойно поплыли в прибрежные кусты.
Второй раз был в Тюмени десять лет назад. Тогда мы всей семьей из Покровского, где служил отец сельским фельдшером, перебирались в Зырянскую волость. Мне запомнился вокзал, привокзальная площадь, небольшой садик…
Спешно кончаю. Подошел поезд на Тугулым. Это наш.
По берегам гнилой, заросшей тиной речушки широко расползлось богатое сибирское село Тугулым. Важно, словно бы в насмешку над окраинными лачугами бедноты, высятся дома деревенских богатеев.
Крыши сверкают зеленой краской, наличники привлекают глаз затейливой резьбой.
В подвале большого каменного дома лавка общества потребителей «Крестьянин». В распахнутую дверь сельской сборни видны низкие своды, темные, грязные стены. Возле сборни на бревнах сидят мужики. Уставились в землю и не спеша о чем-то толкуют.
Подошел, поздоровался. Разговор знакомый: война, трудная жизнь, разорение. Я принялся рассказывать, как Советская власть помогает трудовому крестьянству. Слушают не перебивая. Одни — с надеждой, другие — с сомнением. Но всем хочется верить, что я прав, верить в лучшее будущее.
Душу вкладываю в свои слова, объясняю про гражданскую войну, про колчаковщину. Мужики согласно кивают головами. Что такое Колчак, они знают, испытали на собственном горбу. Но и к Советам еще относятся с опаской, помнят ошибки, допускавшиеся на местах в восемнадцатом году.
Я доказываю, что теперь у Советской власти больше опыта, да и мужики за этот год лучше поняли, кто им враг, кто друг.
— Дай-то бог, — сказал один из стариков.
«Мужики хотят во всем разобраться, доискаться до причин. Поэтому прислушиваются к каждому слову. Уже то, что им так подробно стараются объяснить положение, действует хорошо. Они понимают, что без трудностей, без жертв не обойтись.
От нас, от нашего поведения зависит, пойдет ли за Советами крестьянская сермяжная Сибирь.
Сегодня страдный день. С девяти утра до шести вечера — в сборне. До двенадцати проходило организационное собрание, на котором создали партийную ячейку из двадцати одного товарища. С половины первого началось большое общеволостное собрание. Его тема — „Что такое Советская власть и как она строится“.
С четырех до шести читал лекцию „Программа РКП (б)“.
На всех собраниях полно народу. Интерес небывалый. Просят газет, журналов, книг. Много неграмотных. Приходится читать вслух. В работе нам крепко помогает здешняя молоденькая учительница Елизавета Петровна Ковригина.
Устал и охрип за сегодняшний день. Но чувствую, что он прошел не зря.
Вечером на улице играл вместе с молодежью.
Думаю о работе здешней ячейки.
Рабочие и крестьяне привлекают меня своей преданностью революции и желанием проникнуть в тайны сложных политических вопросов. Но знания и силы их часто невелики. От этого им тяжело. Им нужна помощь и помощь. Они ждут ее от нас, членов РКП (б). Их надо учить и воспитывать, говорить о терниях, которые будут еще на пути.
Всей душой хочу пособить здешнему крестьянству. В этом мой высший долг.
Как ценят мужики прочувственное слово! Как прислушиваются к нему! Как отзываются на доброе к ним отношение!
Моя душа устремлена к ним. Помочь, чем могу, научить, — вот моя цель.
Целый вечер мы беседовали об отношении Советской власти к крестьянству. Брали тему и так и эдак. Мужики не стеснялись с вопросами. Но мы говорили на одном языке, хорошо понимали друг друга и пришли к одному решению — работать, напряженно работать на благо народа и Республики Советов.
Мне ясно: культурно-просветительная деятельность не может быть внепартийной. В этих мыслях убедила работа в Тугулыме. Вечером хочу написать на эту тему статью в „Красный набат“,
Сегодня долго беседовал с председателем волостного ревкома, рассказал ему все, что знаю о задачах ревкома. Кое-какие подробности, по его просьбе, записал на листке бумаги. Речь у нас зашла также об устройстве 31 августа концерта-митинга для делегатов созываемого волостного съезда Советов. Внес сорок рублей добровольного пожертвования на библиотеку. У некоторых крестьян чувствуется неприязнь к ячейке. Причина простая — не понимают ее цели и значения. Выходит, надо больше и глубже разъяснять. Два крестьянина спросили меня, что такое сельскохозяйственная коммуна. Вот ведь чем интересуются! Постарался ответить на их вопрос.
Хочется написать о Елизавете Петровне Ковригиной.
Она старше меня на два года. Но дело не только в возрасте. По-моему, она взрослее меня по взглядам. Видно, многому научила ее трудная, скудная жизнь.
Отец умер рано. Мать — просвирня, зарабатывает гроши тем, что печет просфоры для церкви.
Проучилась Лиза восемь лет, включая, видимо, и сельскую школу. Сейчас на селе — одна из самых грамотных, работает учительницей. Не откажешь Лизе и в уме, и в наблюдательности. Понимает борьбу классов. Насмотрелась на порядки, которые установили белые.
Сама рассказывала мне о расстрелах красноармейцев, которых белые захватили в июле восемнадцатого года на станции Тугулым, об огромных налогах на крестьянство, о том, как пьянствовали и развратничали офицеры. А полы в церквах прославляли Колчака и молились о ниспослании ему победы.
Едва прогнали белых, Лиза стала добровольно помогать во всем волостному ревкому. Она редко когда смеется. Едва улыбнется и снова сдержанная, даже суровая. Однажды я прямо спросил ее:
— Почему вы не замужем?
— Не до того, — коротко ответила Лиза. И больше ни слова.
Эта ее строгость, серьезное выражение лица и серо-зеленых глаз удерживают собеседника на определенном расстоянии.
Лицо не из красивых, но чистое, черты правильные. Волосы пострижены коротко, почти как у парня. Фигура тонкая, гибкая.
С одной стороны, Лиза вроде бы привлекает к себе, а с другой — как бы отдаляет. Не пойму: нравится она мне или нет.
И все-таки, должно быть, нравится.
