Птичьи права

И глубже поверхностной гнили,
Под слоем пожухшей травы
Усопшие строго хранили
Остывшие печи живых.

Хранили холодные печи,
И ждали — вернутся вот-вот…
Чудная деревня Отречье,
В которой никто не живет.

«Одну секунду будет больно…»

Одну секунду будет больно:
Прищурясь мстительно и зло,
Мой друг, завистник и разбойник
Меня пристукнет за углом.

Я в тайны темные не лезу,
Он обознался. У меня
Авоська, банка майонеза,
Игрушка — мирная свинья
Из розового поролона…

И он глядит ошеломленно
И глаз отчаянных не прячет,
И видит дырку на виске,
И, растопырив пальцы, плачет
В нечеловеческой тоске.

«Стоит воскресный новый год…»

Стоит воскресный новый год,
Безветренный, оранжерейный.
В прозрачном пламенном жиренье
Его вопьет тяжелый плод.

И животворный пар, как пот,
Пар, оперенных ликованьем,
Избавит на год от хлопот
Меж молотом и наковальней.

Теперь я, кажется, смогу
Прибрать поспешности улики,
Как мандариновые блики
В январском елочному снегу.

И в стекла кроткий, как мука,
Стучится кто-то несекомый,
Давно потерянный, искомый
И неопознанный пока.

ПЕРЕДЕЛКИНО

Измаилу Гордону

Под соснами, недалеко от храма,
Где на карнизах ангелы зимуют,
И голуби озябшими ногами
Снуют по перекошенному снегу,
(Гримасы снега в середине марта,
Когда не сходятся концы с концами,
И в воздухе, линяющем и марком,
Еще не пахнет ловкими скворцами),
Под соснами мы сели на скамейку,
Мы сели на скамейку очень прямо,
И руки на колени положили,
Как будто бы стеснялись. Или пели.

В пальто попала капля. Погодя
Скользнул прохожий, сдерживая кашель,
Он был добряк, а может, негодяй,
О том никто наверняка не скажет,
Да он и сам не ведает о том.