Птичьи права

Плетутся граждане, неловки,
Да кто отважится спешить
Доковылять до остановки
И до автобуса дожить.

От магазина к магазину
Толпятся, мешкают, молчат,
Ворчат на моросящий чад
Под небом цвета керосина.

И по привычке многолетней,
За каждой замкнутой спиной
Я спрашиваю: «то последний?»
И слышу: «Будете за мной»

«Последним временем нещадно дорожа…»

Последним временем нещадно дорожа,
Томясь в тенетах, пропадая в нетях,
Как Змей Горыныч в устрашенье детям,
Томится моросящая душа
В игольчатом конце карандаша.
Устали губы от условных слов,
Устало сердце силиться и злиться,
Осталось мелким дождиком излиться,
И после, на поверхности рябя,
Найти лицо и потерять себя.
Вплестись в бульвар веселых старичков,
Пустеющих за стеклами очков
В оцепенелом городе столицем.
(Какие нужно надевать носки,
Чтоб в этот поздний и тяжелый час
Под липовыми кронами топчась,
Не испытать озноба и тоски,
И совестью небесной чистоты
Посвечивать в намокшие кусты).
Почти почтительно с лица снимаю лист,
Сухой, как голос высохшей гортани,
И почерневший, словно коротанье
Пустынных дней среди постылых лиц.
Пора понять: когда не удались
Намеренья благие, ненароком
Не стань в своем отечестве пророком,
А тихо и достойно удались.

«Все, чем жил благоговейно…»

Все, чем жил благоговейно,
Невмещенное в слова,
По бутылкам от портвейна,
По подушкам рассовал.

Угнетенный Божьим даром,
Всю духовную еду
Разбазариваю даром,
Словно с обыском идут.

Отберут стихи и книжки,
Завернут в мое пальто…
Может быть, и есть излишки,
Только не придет никто.

«Все получил, чего душа алкала…»

Все получил, чего душа алкала,
И нет причины встать с судьбой на прю.
Как лампочка, не выдержу накала,
Сверкну поярче и перегорю.

А вот штанами так и не разжился,
Проводит по одежке взгляд косой.
А смерть как смерть — в обыкновенных джинсах
Курносая, и с девичьей косой.