Птичьи права

ФЕОДОСИЯ

У автостанции в соборе
В прозрачном стариковском хоре
Мерцали царские врата.
Рукав широкий пролетал,
Угадывался лик пречистый,
Под солнцем высыхал порог,
Где, загорелы и плечисты,

Молчали, сдвинувшись, туристы,
Смотрели в светлый потолок.
Где я, проезжий и ничей,
В то голубое воскресенье
Томился бременем вещей
В мечтах о камере храненья.

«Креститься все-таки не стал…»

Креститься все-таки не стал,
Свой крест расшатанный таская.
Что было дальше — опускаю,
Но только холмик — без креста.

Синицы тенькают окрест,
Ссыхается пустой колодец,
Сидит на холмике уродец,
И горькую крапиву ест.

Все, что осталось от меня.
Душой не назовешь, ни духом,
Сидит в тоске, свернувшись ухом, —
Зародыш? Выкидыш? Свинья?

Ему бы чем-то надо стать:
Жучком, сучком, болотным газом…
И лишь на небо путь заказан,
Поскольку холмик без креста.

Кругом пирует красота,
Толпится жизнь, непобедима,
Здесь все съедобно, все едимо,
И всяческая суета.

Ни кость, ни плоть — прозрачный хрящик
Качает скорбной головой…
Но памятью моей пропащей
Вдруг озарится лик его,

Когда меж пиршественных щек,
Сквозь жизнь, чужую, как малина,
Пахнет прохладою клочок
Линялого ультрамарина.

Сирени запах на закате?
Снежинки тень на голом льду?
Быть может, речка, может, платье,
Или глоток воды в бреду…

«Кипарис на бугорке…»

Кипарис на бугорке,
Бабка с баночкой в руке,
Над горой гора темнеет,
Как вельможа в парике.

Хлещет серая волна,
Ближе к вечеру видна
Дорогого золотого
Банка кислого вина.

Лает, выспавшись, кобель,
На апрельскую капель,
Звуки, тая, улетают
Далеко, на Коктебель.