На бережной волне меня качало Божественное женское начало. Как сладко было верить в Боганет! И, с любопытством ожидая кары, Отважно сожалеть о Сатане. (Он представлялся мне еще не старым, И, как известно, пребывал в огне.) Палило солнце, мама шла с базара, И я бежал навстречу во весь дух. На дне кошелки умирал петух. Пустынный день на берегу лимана. Там ящерица в небе голубом В когтях у ястреба. Из пыльного бурьяна Выходит муравей с тяжелым лбом, Два облака сошлись, как два барана, И ливень, словно пыль, стоит столбом. Из душного куста сухой маслины Раздался крик, похожий на ослиный. Я оказался вовсе ни при чем, И в ультрафиолетовом растворе, Сверкая фиолетовым плечом Я плавал по расплавленному морю, И видел, глубиною увлечен, Созвездия огромных инфузорий. Невидимый, как муха на коне, Следил за мною строгий Боганет. О чем тогда синели иммортели На выгоревшей старческой земле? О простоте, бессмертье, красоте ли, О чем нарцисс над лужицей сомлел, О чем все лето птицы просвистели, И парус одинокий пробелел? Волна, качаясь, на берег выходит, Секунду постоит, назад уходит. И, наконец, в один прекрасный день Как на голову снег, сошли метели. Освободившейся от тяжести воде Все дыры предоставлены и щели, И в снежной карусели кое-где Мелькали легкие одежды Ботичелли. Вот солнце бесполезное взошло, Немного постояло и ушло. Вода в свободном плавала полете, Все стало на земле одно из двух, Все стало на земле в конечном счете, Когда из тела вылупился дух, И только белизна была в почете, И пресный привкус свежести во рту. Была зима, и все, что прежде было, Осунулось, растаяло и сплыло. Во что бы то ни стало — красота: Осенний сон в седых аллеях парка, Во что было то ни стало — красота: Московский Кремль, собор Святого Марка, Во что бы то ни стало — красота: Загаженные клетки зоопарка, Прекрасен Андерсен и Джордж Гордон хромой, Во что бы то ни стало, Боже мой… Скопилось в небе множество дыханий, Снег придавило влажное тепло, Кипело море цинковой лоханью, И мраморное серое крыло Кладбищенского ангела маханьем Потерянную птицу увлекло. Все набухало, тяжелело, мокло, Выл пароход, оттаивали стекла. Сырая мышь отчаянье плела, Железный запах долетал из порта, То вдруг казалось, мама умерла, И не было ни Бога и ни черта, То на помойке расцвела зола, То лопнула алхимика реторта. Ночь мокрую отбрасывала тень На серый день, дырявый, как плетень. Холодная и чистая Мадонна Под действием сомненья и тепла В тоске переродилась в Купидона. Пронзительная взвизгнула стрела, Покачивая домик из картона,
