'Ситуация должна быть та самая. Но в этот раз, если ты все сделаешь, как надо, у нее будет немного другой конец. То есть совсем другой', — вспомнил я.
— Нет, все-таки именно та… — сказал я. — Что же? А… а если его посадят?
— Не посадят, наверное, — попытался обнадежить меня мальчик, тряся затекшей рукой. — Ты же написал письмо…
— Да что это письмо… Так, ерунда. Это кто угодно может написать. Это вполне может быть чьей-то шуткой. Блин… — расстроился я. — Ну что теперь делать…
Пальма резко дернулся вперед. Я испугался, что он спятил, но на самом деле он побежал к притормозившей иномарке и нагнулся к окну. Я вздохнул с облегчением. Ненавижу машины!
— Куда вас, молодежь? — высунулся из тонированного окна браток. Он усмехнулся, сверкнув золотым зубом. Я улыбнулся. А он даже не догадывался, как поднял мне настроение.
— На кладбище, — нахмурившись, сказал мальчик. — Деньги есть. Поедешь?
Браток задумчиво посмотрел на брата с сестрой.
— Зачем вам туда, молодежь? Давайте я вас в парк подброшу.
— На кладбище, — повторил Пальма и протянул ему двести рублей.
Браток снова усмехнулся, на этот раз как-то презрительно, и, фыркнув, сказал:
— Себе эту мелочь оставь на мороженое… Садитесь, так и быть… Так зачем вам туда?
Пальма раскрыл дверь, пропустил Юльку, потом сел сам, потом зашел я и захлопнул дверь за собой. Водитель крякнул. Я поразился, как бесшумно она закрылась. Вот вам и заграничная техника.
— А можно без вопросов? — буркнул Пальма запихивая деньги обратно в карман, даже не обратив внимания на то, что я закрыл дверь. — Я же не спрашиваю, откуда ты едешь.
— Логично, — кивнул он.
И мы ехали молча. С ветерком. Даже возле постов ГАИ не тормозили. Я высунул голову в закрытое окно, напугав Юльку, и засмеялся.
Так здорово было нестись прямо навстречу ветру. Челка растрепалась, глаза заслезились, но никогда еще мне не было так здорово. Я смеялся без остановки, а Пальма тянул меня за футболку обратно в салон.
— Да засунься ты, — улыбнулся он. Браток за рулем с интересом посмотрел на нас, но ничего не сказал. Так что нам оставалось только догадываться о его мыслях…
И все-таки мы ехали довольно долго. Мне продуло уши, и я устало облокотился о стекло.
— Скоро приедем, — шепнула мне Юлька. Я кивнул.
И точно, совсем скоро за кованой оградой я увидел участок, густо заселенный крестами самых разных размеров и расцветок.
Водила притормозил.
— Приехали, молодежь, — сказал он. — Вы давайте по-быстрому. А то я тороплюсь.
— Так ты езжай, — удивился Пальма. — Нас ждать не надо.
— Ага. А вы типа обратно пешком пойдете, да, молодежь?
— Да найдем как добраться, — дернул плечом мальчик.
Браток закивал. Мы переглянулись и медленно пошли на территорию владения мертвецов.
Как странно. На кладбище даже дышится по-другому. И не хочется ни о чем говорить. Атмосфера такая, что ли?
Кругом были кресты и ограды. Такая мрачная картина. Я дал себе слово, что больше сюда не приеду. Таблички с годами я вообще боялся читать, даже не знал, чего боялся больше — увидеть там свое имя или какую-нибудь недолгую дату — ведь умирали не только взрослые, но и такие, как я. Но приходилось читать и успокаивать колотящееся от страха и какого-то неясного ужаса сердце. Приходилось, потому что за этим мы сюда и приехали…
И вдруг я увидел трех человек возле небольшого памятника. Я их и со спины узнал, и мне ужасно захотелось убежать отсюда. Потому что их лица я не желал видеть и подавно. Я просто не вынесу этого.
Юлька тревожно посмотрела на меня.
— Придется идти, — то ли прошептал, то ли прохрипел я и пошел к ним.
— Мама, — тихо позвал я. — Я здесь, сзади. Мам, ну посмотри на меня…
Я постарался взять ее за руку, но у меня ничего не вышло. Только снова было жутко больно.
Отчим оглянулся на подошедших брата с сестрой.
— Вы? — удивился он. Мама с Глебом обернулись тоже. А я догадался, чего больше всего сейчас хочется Юльке и Пальме. Скорее всего, провалиться под землю. — Зачем… вы?
Пальма отвернулся.
— Мы его друзья, — сказала Юлька. Глеб подошел к ней и грустно улыбнулся.
— А я его брат, — сказал он и добавил: — Как же так, а?
Никакой оградки у меня, конечно, еще не было. Наверное, не соорудили за такое короткое время. И не надо.
Фотография тоже была не такая, как во сне. Правильно, откуда у меня фотки с короткими волосами. Я все время мохнатый. Я отвернулся. Мне тут ужасно не нравилось. Главное, дело было даже не в том, что у меня за спиной был мемориальный камешек с моим именем. Нет. Я просто задыхался в чужом горе. Все кругом пестрело памятниками и крестами, самых разных размеров и расцветок, но одинаковой беды и скорби. Разных следствий одной причины.
А я всем этим дышал. Не знаю, почему мне было так тяжело. Может, потому что я сам был таким же следствием?
Я посмотрел на табличку соседнего камня. Ярцев Николай Петрович. 1946 — 2003. Совсем недавно умер. Не по ошибке, а в самом деле. Похоже, от старости. Хотя не такой уж и старый он был. Я попытался представить себе Николая Петровича. Но у меня раскалилась голова. Я понял, что мне здесь не место. Надо уже уезжать отсюда.
Я обернулся ко всем. И увидел двойника. Он посмотрел на меня и развел руками. А когда я моргнул, его уже не было.
— Как думаешь, а вдруг он сейчас здесь? — спросила мама отчима и заплакала. Я присох к земле.
— Я здесь, мам, — прошептал я.
— Он здесь, — твердо сказал отчим. А Пальма с Юлькой обернулись ко мне. Я был бледный, как смерть.
— Я здесь, — повторил я.
Я больше не могу здесь находиться, не могу, не могу!
И вообще, кажется, я сейчас разревусь… Только этого не хватало, выть при Юльке…
— Ты сам виноват, — справедливо заметил Пальма, когда мы пришли домой. Кстати, домой нас домчал тот же самый браток, он ждал нас у выхода. — Это была твоя идея, туда ехать.
А я и не пытался это оспаривать.
— Я хочу спать, — сказал я убитым голосом. На самом деле я не хотел спать. Я просто хотел остаться один.
— Ты не хочешь спать, — сказала Юлька. — Ты просто хочешь остаться один.
Я приподнял брови. Вот так номер.
— А тебе нельзя одному, — мрачно констатировал Пальма. — Ты спятишь. Или поседеешь до конца. А тебе больше нельзя, ты и так уже почти белый. Знаешь… попробуй забыть все. Сотри это из головы. Это помогает иногда.
Я покачал головой. А потом достал из рюкзака рубашку и штаны. Они всегда лежали там, после того как Пальма заботливо их постирал, а я выгладил. Я снял 'Калифорнию' и надел свою белую рубашку. И брюки.
Рукава немножко пообтрепались. Ну ладно, это можно будет срезать и перестрочить. Я и сам могу, кстати. Меня тетя Валя на машинке шить учила, когда мне одиннадцать было. Я даже прихватку сам сшил.
