– Ах, Нарва, сучий сын?! – взревел он и с размаху стукнул кулачищем по столу, да так, что взвизгнули, треснули две доски.
Приказчик побелел, как мел, губы его затряслись. А купец разошёлся.
– Нет такого города! Есть русский город Ругодив! Мой дед его строил, пёс чухонский! Я всегда так пишу! И до сих пор не было никаких придирок! Где хозяин?! Что он дурочку строит?!
Как молниями, сверкая глубоко посаженными серыми глазами, он пронзительно уставился в приказчика.
– Хоз-зяина н-н-нет в-в городе...– едва слышно пролепетал тот, на каждом слове непроизвольно клацая мелкими зубами.
Купец плюнул в стол, уходя вон, в ярости затопал по скрипучему полу. На выходе хлопнул дверью, отчего вздрогнули стены. Приказчик ошалело, не веря, что остался цел, смотрел на светлые штаны, на расползающееся в подоле мокрое пятно.
Купец же зашагал прочь от конторы.
– Савелий Никитич? – окликнул его самый молодой и бойкий из пятерых купцов, которые мрачно обсуждали у причалов необычное поведение раньше всегда надёжного посредника. Отделившись от товарищей, он скорым шагом и перебежками нагнал кряжистого тёмноволосого купца, больше чем когда- либо похожего на заматерелого лесного зверя, неизвестно с какой целью направляющегося к городской улице.
– Савелий Никитич! – догнавший приспособился к его тяжёлой походке. – Тебе он тоже не хочет платить? – Не получив ответа, ничуть не смутившись, продолжил: – Мы тут подумали, решили. Вряд ли свой брат купец, пусть и швед, задурит и подстроит такую подлость. Приказали ему, не иначе. Как считаешь?
– Чухна приблудная, – медведем проворчал хмурый Савелий Никитич. – Мой дед крепость строил, а я под их дудку играй?
Он сплюнул под ноги, как будто там строил ему рожи упомянутый чухонец, и на ходу наступил на плевок, раздавил его в пятно. Молодой купец сообразил, что толку от него сейчас не добьётся, и отстал, повернул назад, к причалам, где купеческое товарищество не подпускали ни к складам, ни к судам и где завидно кипела работа по погрузке в нутро каждого из боевых кораблей подвозимых к ним припасов.
Возвращаясь улицами к большому гостиному двору, в котором останавливались все русские купцы, Савелий Никитич постепенно успокаивался, отходил лицом и настроением. Он удивился, как быстро очутился в подворье. Замедлив шаги в столовом помещении каменного двухъярусного дома, он поднялся к своей спальной комнате, где от него шарахнулся половой, который принёс начищенные жиром сапоги. Купец хмуро закрыл за собой дверь на засов и пнул жёсткий стул, и тот шумно отлетел в угол.
– Ивашка! – крикнул он в спальню, в три шага подходя к ней. Замер на пороге и рявкнул от неожиданности: – Что за леший?
За обращёнными к востоку окнами подступали сумерки, и он притих, перекрестился на икону в дальнем тёмном углу спальни, под которой на широкой лавке свободно, чёртом сидел странный незнакомец в чёрном одеянии и с личиной на голове, с тёмной бездонностью зрачков в глазных прорезях. Купец зажмурился, с замиранием сердца приоткрыл веки, но незнакомец не исчез.
– Савелий Никитич, – как ни в чём не бывало, незнакомец поднялся с лавки. Из кармана внутри камзола вынул свиток письма, сорвал печать, положил на стол у открытого для проветривания окна. – Прочтите. Это расписка от надёжного человека.
Купец в каком-то тумане рассудка послушно взял письмо, развернул и, страдая дальнозоркостью, вытянул руки, чтобы на бумагу падал уличный свет. Прочёл написанное раз, другой, для верности, третий, постепенно вникая в смысл написанного. Затем проверил оттиск перстня на сломанной сургучовой печати.
– Нет денег, – оказываясь на привычной для себя почве деловых отношений, угрюмо выговорил он. – Перекупщик не хочет за товар рассчитываться, тянет...
– Я знаю, – любезно прервал его незнакомец. – Но расписка человека государственного. Шутить он не любит. А вернёт с наваром.
Савелий Никитич имел достаточный жизненный опыт, чтобы верно оценивать тех, с кем приходилось вступать в спор о деньгах. Он сразу понял, что скрыть от странного гостя, что тому понадобилось, затруднительно, только добавишь неприятностей на свою голову, а просто так от него не отделаешься. Но отделаться очень даже хотелось... Приличия ради тяжело вздохнув, он расстегнул пуговицу за пуговицей свой кафтан зелёного бархата, развязал концы пояса из свиной кожи, после чего вытряхнул из него на столе ряд золотых червонцев. Треть честно отделил и подвинул к необычному посетителю. Однако тот без тени сомнения ребром ладони прихватил от остальных не меньше половины, сгрёб вместе с отмеренной купцом третью в карман своего камзола. Затем присвистнул в окно. На свист отозвалось мягкое топтание копыт, и купец опять перекрестился, не в силах избавиться от мыслей о нечистом. Посетитель слишком уж ловко и легко сел на подоконник, перекинул наружу ноги в чёрных сафьяновых сапожках и обернулся. Выражение лица Савелия Никитича вызвало у него весёлый смешок, с этим смешком он и спрыгнул вниз.
Когда купец решился выглянуть на улицу, он увидел только спину молодого плечистого мужчины в чёрном плаще, но без личины на голове, а жеребец под ним, вышагивая без понукания, заворачивал за угол соседнего дома. Савелий Никитич трижды плюнул в ту сторону и настороженно перекрестил письмо с распиской. Ничего из написанного на бумаге ни размылось, ни пропало. Он уже спокойнее опустился на край жёсткой кровати, щипнул себя за бороду. Затем обстоятельно свернул бумагу и сунул в нагрудный карман рядом с серебряным крестиком.
– И зачем этому чёрту понадобилось столько денег? – буркнул он и, припомнив о стольких отобранных золотых монетах, ещё раз плюнул в открытое окно, но попал в раму. День был неудачный донельзя.
Он бы расстроился сильнее, если бы узнал, в чьи руки переходили взятые незнакомцем червонцы.
Шум от кузницы неугомонно продолжался за стенами и плотно закрытой дверью, однако уже какой-то усталый и ослабленный в небольшом помещении до приглушённого звучания. На улице темнело, но в конторке при кузне свеч не зажигали. Красное лицо широкоплечего хозяина, который сидел за столом напротив оконца, даже в бледном полумраке представлялось неизменно чумазым, оно словно навечно прокоптилось жарким пламенем горна. От него буквально несло потом и свежим дымом жарко пылающего огня: грязно-серая рубаха с закатанными на мускулистых и волосатых руках широкими рукавами липла к его телу из-за влажных разводов пота на ней, а грудь, живот и штаны прикрывал длинный кожаный передник с россыпью прожжённых искрами дырочек. Почувствовав в мозолистой ладони приятную тяжесть кошеля с затребованными монетами, он произнёс шепотом:
– Всех отобранных для перековки лошадей двести восемьдесят. У десятника узнал. Он мой старый знакомый, не врёт.
В отличие от незнакомца в личине, он не успел подняться с массивного стула в тот же самый миг, когда внезапно послышался топот сапог бегущих по двору солдат. Во дворе раздались выкрики приказов:
– Окружить! Хватай его!
Кузнец неуклюже распрямился, принял спиной удар распахиваемой ногой двери конторки и невольно закрыл собой вход и выход. Его вдавили в помещение и опрокинули животом на стол, а сверху навалились сразу несколько человек и накинули на голову мешок. Он стал отбиваться, пытаясь стряхнуть с себя цепких солдат, а в ответ получал болезненные тычки в бока, в спину и голову, слыша вокруг тесную возню, крики:
– Вали его! Ах, собака, ты кусаться?! На тебе!
Казалось, будто в крохотную коморку залетела на свой шабаш нечисть всей округи. С грохотом удара лавки о раму вдребезги разлетелось окно, на мгновение конторка погрузилась в темноту от выскальзывающего через окоём необычайно ловкого мужчины, шум переместился на улицу и с чьим-то вскриком боли там оборвался. И наконец, когда кузнец перестал сопротивляться, всё завершилось торжествующим возгласом:
