горькой усмешке. – Или друзьям? Которые перестали меня понимать? Если бы можно было опять начать всё сначала...
В порыве неожиданного воодушевления от последней мысли он вскочил на ноги и властно прокричал:
– Едем! Завтра же отправляемся в Элладу, а затем в Македонию!
Оба противника на подиуме разом прекратили борьбу. Они тяжело дышали, а в зале повисла мёртвая тишина.
– Олимпийские игры! – разорвало тишину оживлённое восклицание Стасикрата. – Мы устроим такие игры, каких ещё никто и нигде не видел!..
– Ха-ха-ха! – помешал вдохновлённому полёту его воображения нарочито издевательский, дерзкий смех Анаксарха.
Философ привлёк к себе общее внимание, так как, откинувшись на шёлковую подушку, хохотал неискренне и безудержно.
– Негодяй! – обернулся к нему Александр. – Ты всегда издеваешься надо мной! Ты за это поплатишься!
Он в гневе швырнул ритон, облил белую одежду Анаксарха недопитым розовым вином.
Но Анаксарх не унимался.
– Калан, – философ вдруг сам прервал смех. – Позови индийского мудреца Калана. Он тебе объяснит кое-что, Великий Завоеватель.
Сказанное им подействовало на Александра. Он помрачнел, и Птолемей сообразил, что надо распорядиться о приглашении Калана. Всеобщее оживление от надежды возвратиться на родину сменилось напряжённым ожиданием.
Вскоре разнёсся по-военному чёткий возглас Пердики: 'Калан идёт!' Александр вяло приподнял голову и повернулся лицом к дверям, за которыми виднелась анфилада зал. Невидимые рабы широко распахнули обе дверные створки, и в самом дальнем зале в полутьме стала видна тёмная худая фигура простоволосого мудреца. Только набедренная повязка укрывала его смуглое тело, и шёл он со спокойным достоинством, неспешно переступал босыми ногами. За хвост он волочил шуршащую на полу шкуру, – иссушенную шкуру верблюда. В последних дверях она зацепилась за одну из створок. Мудрец развернулся, невозмутимо подправил её и протащил в дверной проём. Затем опять подхватил конец хвоста и с прежним достоинством приблизился к возлежащему на подушках царю. Придворная толпа приподнималась на своих местах, во все глаза неотрывно следила за индусом, с непониманием и тревогой ожидая продолжения.
Мудрец остановился напротив Александра и отпустил верблюжий хвост. Сложив руки на впалой груди, он чуть склонил голову, поприветствовал царя как равного.
– Кале! – произнёс он ровным голосом.
Александр нахмурился, не ответил на его приветствие, однако индусу, казалось, было всё равно.
Анаксарх привстал и выпрямился.
– Калан, – обратился он к индусу с подчёркнутым уважением. – Покажи царю, что есть его государство.
Шёпот удивления, недоумения, возмущения прокатился по залу, однако молчание царя заставило присутствующих угомониться. Все ждали, что же ответит Калан. Но мудрец без слов наклонился к иссохшей шкуре и перевернул её выпуклой стороной к полу. На открывшейся любопытным взорам поверхности кожи тёмной краской были нарисованы кривые линии. Можно было отчётливо различить несколько частей, а в пределах каждой из них выделялись надписи. У ближнего к царю края шкуры было небрежно выведено – Эллада; у другого края – Египет; а в третьей части – Индия. Посредине же бросалось в глаза написанное крупными буквами слово – Вавилон.
Заинтересованный Александр приподнялся на локте, ожидая разъяснений. Вместо них индус наступил на край с надписью 'Эллада'. Под его ступнёй он оказался прижатым к полу, а другие края и вся шкура как будто дико вздыбились. Мудрец убрал ступню, и шкура опустилась. Обойдя её к надписи 'Египет', он наступил на эту надпись, и шкура поднялась другими краями. То же самое повторилось, когда он наступил на надпись 'Индия'. Царь помрачнел, закусил нижнюю губу, догадываясь, что будет дальше. Калан шагнул к середине шкуры и обеими ступнями встал на слово 'Вавилон'. Шкура приобрела устойчивое положение, края её лишь приподнимались над каменными плитами, застыв над ними. В гнетущем безмолвии индус сошёл с неё, подхватил хвост и невозмутимо потащил к дверям.
Когда он удалился за двери, и иссохшая шкура зашуршала в другом зале, Александр с неприязнью и презрением бросил Анаксарху:
– Ты это заранее подстроил! Как шут!
Философ поклонился ему по персидскому обычаю с нарочитой покорностью и возразил:
– Нет, Александр, это ты устроил так, что мы оказались в Вавилоне, как в ловушке твоих владений. Мы не можем уйти отсюда, если намерены сохранить все завоевания.
– Оставь эти аристотелевские софизмы, – в раздражении повысил голос Александр.
– Ещё недавно ты гордился, что был учеником Аристотеля, – сдерживая усмешку, заметил Анаксарх.
– Что толку в философии, – ответил Александр мрачно. – Вот она истина, – он схватил рукоять меча и вытянул его из ножен, обнажая острое лезвие. Затем вернул меч в ножны и протянул руку к Иолу. Виночерпий подал ему наполненную чашу.
Поднял свою чашу с вином и Анаксарх. Остальные последовали этому примеру. Александр откинулся на подушки, разглядывая блики отсветов на поверхности вина.
– А ты что молчишь? – внезапно спросил он Анасту.
– А что я должна сказать? – тихо ответила она.
– От безделья всё это, – не слушая её, вдруг резко заявил он не то своим мыслям, не то окружению. – Нужен враг. Нужен сильный враг...Иол! – окликнул он виночерпия. – Мне не нравится это вино.
Иол не стал возражать, забрал у него чашу, отошёл к неприметному светлокожему рабу и сделал распоряжение. Раб поклонился и удалился к выходу.
Антиген Одноглазый между тем обратился к Селевку, но так, чтобы его расслышал царь.
– Мы слишком быстро сделали невозможное.
– И оказались слишком далеко от Македонии, – задумчиво согласился Селевк.
Селевк тряхнул коротко остриженной головой, отгоняя грустные размышления, и они выпили.
Высокорослый раб тихонько зажёг потрескивающим огнём факела настенные факелы под масками безмятежного спокойствия, и игра красных отсветов словно оживила полые лепные глазницы. Зрелая гетера Телесиппа смотрела на удаляющегося раба, на царя в стороне, делала выводы из того, что показал Калан. Она с досадой оттолкнула влюблённого в неё Эврилаха, одного из приглашённых на пир ветеранов македонского войска.
– Пусть царь сам живёт в этой вавилонской клетке, – вдруг заявила она Эврилаху. И строго потребовала у Эврилаха ответа: – Ты записался в больные, как обещал мне?
Ветеран смутился, отвёл глаза и неохотно слегка кивнул.
– Моя честь... клятва воина...– пробормотал он, потянулся к пустому ритону, а затем к черпаку сбоку кратера с вином.
Телесиппа раздражённо пожала плечами, де, ей это всё равно.
Они не могли слышать разговоров в окружении Александра, а там Анаксарх громко объяснил царю, что не имеет ничего против Вавилона:
– … Мне здесь нравится, – закончил он. – И ночи теплее, чем в Греции.
Каллисфен , не скрывая, что недолюбливает собрата по философии, не без сарказма заметил, чтобы услышали многие:
– Конечно теплее. В Греции ты всю зиму ходил в изношенном платье. А здесь лежишь, укутанный тремя коврами.
Молодёжь в стороне вызывающим смехом поддержала это замечание.
На подиуме вновь звуками музыки отозвались струны кифар, и под ненавязчивое женское пение Александр погрузился в невесёлые думы. Он рассеянно покручивал свободной рукой небольшую греческую вазу с финиками, как если бы рассматривал изображённых на ней танцующих девушек.
