От мучительной страсти до боли сжало сердце, как он ни стиснул зубы, а они не удержали стон. Это привлекло внимание тех, кто, как и он, не могли заснуть. Не в силах больше вынести терзания видениями, он поднялся. Постояв, направился к юрте тысячника, из которой полоской у низа полога вырывался бледный свет горящего светильника. Он расслышал, как за его спиной низкий и бесцветный голос молодого, как он сам, человека дремотно произнёс с непонятными намерениями:
– Ему-то позволяется, за что нас наказывают.
Никто у костра не поддержал такого разговора.
Телохранитель у входа юрты без вопросов пропустил его внутрь, как если бы его там уже ждали. Тысячник был один. Сидел на коврике против чаши с раскалёнными углями и на устроенной поверх колен дощечке при свете подвешенного золотого светильника заканчивал писать краткое донесение о происшедшем сражении и своих предложениях. Он перечитал написанное, подписался и свернул бумагу в свиток.
– У тебя есть причины, чтобы проситься отправить тебя гонцом? – задал он вопрос и посмотрел на Удачу долгим испытующим взглядом.
Тот опустился на колени, положил на бёдра ладони. Тайна сердечной привязанности сделала его осторожным и лицемерным в высказываниях.
– Учитель, – он обратился к тысячнику негромко и искренне. – У меня нет иных причин, кроме желания служить Далай-ламе и Вам.
Лама сунул письмо в кожаный мешочек, завязал шёлковые тесёмки. В небольшом медном ковше с деревянной ручкой растопил смолу, залил концы тесёмок и, подождав затвердения смолы, прижал к ней личную печать. Он колебался. Удача видел это, выдержал повторный, очень серьёзный проницательный взгляд и твёрдо заверил:
– Я буду мчаться в Лхасу без перерыва.
– Хорошо, – наконец сдержанно кивнул головой, согласился тысячник. – Отправляйся сейчас же.
Он решительно протянул Удаче кожаный мешочек с донесением. Внимательно пронаблюдал, как тот спрятал письмо под рубаху на груди и поклонился, вышел из юрты.
5. Миссионер
Под утро стало заметно прохладнее. Тучи над головой не обещали освободить небо ради солнечного дня, но они не могли остановить приближение рассвета. Короткая ночь отступала от востока, там, у соприкосновения гор и неба зародилась и росла серая полоса, позволив ему увереннее следовать по дороге на юг. Он поторапливал, однако не гнал коня межгорными долинами и ущельями, где дорогу обступали скалистые кручи и суровые хребты. Сознание предстоящего напряжения сил в многодневном пути заставило утихнуть волны страсти, успокаивало чувства и помыслы, загоняло в глубь души волнение от невнятных надежд. На что именно? Он не смог бы этого выразить. Но надежды эти были связаны с Лхасой, где плелись узлы тайны, которую он жаждал разгадать. Конь нёс его легко и охотно. И он устраивал для него, а не для себя, короткие передышки в местах с луговой травой и речками или ручьями поблизости.
Прибыл он в столицу на пятый день, раньше, чем это удалось бы многим другим гонцам. Ещё у пригородов расслышал низкий рёв больших труб, какие удерживали по двое мужчин на крыше дворца Потала. Рёв этот возвещал начало религиозного праздника. Красочная пестрота одеяний наполнила улицы и площади, толпы людей стекались к величественному дворцу, где ожидался торжественный выход Далай- ламы. Конь под Удачей перешёл на осторожный шаг, так как продвигаться вперёд становилось непросто. Достигнув базарной площади, Удача непроизвольно обратил внимание на необычного вида мужчину в чёрной сутане. Тот был шагах в ста пятидесяти от него и удалялся, выбирался из толпы в сопровождении молодой стройной девушки. Со спины девушка походкой и индийским платком на голове вдруг напомнила Дэви, и, ожесточаясь от внезапного беспокойства и желания пробиться к ней, Удача попытался повернуть коня в ту сторону. Толпа поблизости раздражённо заволновалась, а мужчина в сутане и девушка тем временем затерялись, пропали из виду. Поневоле ему пришлось вновь продвигаться к дворцу. Но мысль об увиденной на площади девушке не шла из головы, наоборот, чем ближе он был к стенам дворца, тем с большей уверенностью убеждал себя, что увидел именно ту, которую так желал отыскать.
Празднично разодетая стража с красно-золотыми стягами на копьях пропустила его к боковому входу во дворец лишь после того, как вызванный сотник узнал печать ламы-тысячника на шнурках запечатанного послания. Сотник не знал, кому в такой день надо доложить о срочном послании, но обещал, если получится, выяснить. Удача спешился и ждал. Волнуемый нетерпением от мыслей о девушке в толпе и её спутнике, он обрадовался, когда сотник вернулся с тайным советником Далай-ламы. Тайный советник был подтянутым и строгим, и ничем не выдал, что причастен к тому странному происшествию, когда в китайской беседке в саду дворца вызванный им Удача был одурманен дымом белого порошка. Удача тоже не показывал, что помнит о том случае. Не зависимо от причин и степени участия тайного советника, он испытывал благодарность к нему за последствия, за разбуженные чувства к прекрасной жрице любви. Сообщив о привезённом с северного приграничья важном письме для правителя, он всё же пребывал в замешательстве, имеет ли право передать это письмо кому-то другому. Однако тайный советник в присутствии сотника решительно забрал у него кожаный мешочек с письмом, сказал, что сам передаст по назначению. Удача не стал возражать, желая только одного, скорее покинуть дворец и вернуться к базару.
Пятый Далай-лама в сопровождении Панчен-ламы и самых влиятельных настоятелей монастырей с усталым достоинством приближался к распахнутым высоким дверям, за которыми начинался верхний пролёт длинной белокаменной лестницы. Второй пролёт заканчивался внизу напротив главного выхода на дворцовую площадь, и там давно слышался нетерпеливый гул людского ожидания его появления. Площадь запрудили возбуждённые праздничным настроением жители столицы и многочисленные паломники от разных племён и народов Азии, которые с самого утра стекались по улицам Лхасы. Они будто слились воедино в напряжённом желании увидеть его и запечатлеть в сердцах и памяти, чтобы затем разнести свои впечатления повсюду.
Недовольство на мгновение отразилось на лице Далай-ламы, когда тайный советник возник перед ним, заставил приостановиться его и свиту лам и передал свиток послания с оттиснутой на смоле печатью тысячника дворцовой охраны.
– Срочное донесение, Великий, – сообщил тайный советник вполголоса.
При виде печати верховный правитель знаком руки предложил свите подождать, а с ним отошёл в сторону, чтобы некому было им мешать, и сорвал печать, вынул и развернул бумагу. Во время чтения Далай-лама расправил плечи, в глубине чёрных глаз растаяла вялость мыслей.
– Манчжуры получили по заслугам, – одновременно с удовлетворением и раздражением высказался он, отдавая развёрнутое письмо для прочтения тайному советнику. Взял себя в руки и с твёрдой рассудительностью продолжил: – Но так их не остановить.
– Если повторить подобную засаду несколько раз, на что просит разрешение тысячник Вашей охраны, варвары станут осмотрительнее в своих действиях, – вникнув в содержание письма, заметил тайный советник. И согласился: – Но остановить их может только военное поражение. Или рассредоточение военных сил по всем границам, которое их непременно ослабит.
– На праздник прибыли калмыки паломники. Они пробудут месяц, – принял решение Далай-лама и распорядился: – Готовьте с ними посольство к Русскому царю. Надо узнать, желает ли он того же, чего хотим мы.
Тайный советник отступил в сторону, пропустил его к свите. Строгий порядок торжественного спуска духовных учителей ламаизма и Правителя Тибета к волнующейся на площади толпе был восстановлен.
