Беседы. Очерки

издеваться над страной, больше нет — значит не стоит бояться возвращения тоталитаризма. Откуда ему взяться, на чем он будет строиться? Мы другие, страна другая. Люди научились мыслить, надеяться на себя, это главное. Да, никто не застрахован от ошибок, но, как говорил Горбачев, — «процесс пошел». Он болезненный, тяжелый, но идти вперед необходимо. Чем больше вокруг будет личностей, тем меньше угроза реставрации диктаторского государства. Вы сами это поймете, если попытаетесь сравнить среднестатистического гражданина середины 40-х годов прошлого века с его ровесником из дня сегодняшнего. Это совершенно разные люди.

— В чью пользу сравнение?

— Конечно, нашего современника!

— Неужели Вам не хочется, Даниил Александрович, побрюзжать для приличия, мол, «были люди в наше время, богатыри, не вы»?

— Искренне считаю: сегодня человек гораздо более раскрепощен и свободен, нежели прежде. Раньше нас вынуждали слепо поклоняться неким идеологическим догмам, зазубривать коммунистические постулаты, а сейчас каждый волен самостоятельно выбирать жизненные ценности и идеалы. Кто-то верит в себя, полагается на свои силы, кто-то предпочитает ждать чуда. Повторяю, вольному воля. Умный человек обязан рано или поздно задаться вопросом: зачем он пришел в этот мир? А уж какой найдет ответ… Тут подсказок быть не может.

— По-вашему, любая идеология — зло по определению?

— Универсальная формула счастья вызывает у меня сомнения. Не понимаю, как можно разработать единую идеологическую схему для всех. По-моему, это профанация, если не ловушка.

— Значит, и национальная идея, которую так искал Борис Ельцин, а потом, не найдя, завещал все Владимиру Путину, западня?

— Это другое. Помимо среды обитания, общей территории, где проживают представители одного народа, должно быть еще нечто объединяющее людей. Возможно, это вера в страну, в завтрашний день. Недавно ехал в Петербурге по Московскому проспекту и обратил внимание на надпись, сделанную нитрокраской на стене дома. Дословно не процитирую, но смысл таков: хочется иметь хоть какое-то будущее. Я задумался, что может заставить человека написать это на стене.

— И что же, по-Вашему?

— Не национальная идея, точно. Людям нужна уверенность, гарантия стабильности. Раньше мы все были солдатами, решение принимали отцы-командиры. Они же несли ответственность, случись что не так. Сегодня переложить вину на чужие плечи сложнее, приходится самому отчитываться за содеянное. Да, у многих возникло неприятное ощущение, вызванное отсутствием ясной цели впереди. Куда идем, зачем? Но, может, важнее даже не это, а то, как общая идея будет связана с конкретной жизнью каждого.

— Спрашиваете себя о подобном?

— Да, но ответа не знаю, не нахожу его. И это хорошо.

— В самом деле так считаете?

— Конечно. Поиск продолжится, движение не прекратится.

— Но не все ведь готовы посвятить жизнь разгадыванию секретов бытия. Людям хочется чего-нибудь попроще.

— Это объяснимо, желания понятны — гарантированная зарплата, достойная старость… Вот мы говорим про Сталина. Был ли народ счастлив при нем? Не думаю. Счастливее ли он теперь? Сомневаюсь. Увы, сегодня государство не выполняет возложенные на него обществом обязанности, законы плохо работают, власть слаба и чувствует это, чиновники подобны саранче… Как говорится, паны жируют, а народ голодует. Наступила эпоха безнаказанности, возмездие перестало быть неотвратимым.

— Вот я и спрашиваю: нужен новый Сталин?

— Нет, правопорядок, дисциплина! Этого можно добиться не только кнутом. Посмотрите на мир, на страны демократии. Там вполне обходятся цивилизованными способами.

— Мир нам не указ. У него — своя правда, у нас — своя.

— Терпеть не могу разговоров об особом пути России! Все эти досужие рассуждения об избранности, соборности и прочей белиберде вызывают у нормального человека лишь раздражение. Как, впрочем, и утверждения, будто русские умеют только водку пить, матом ругаться да на печи валяться. Право, стыдно повторять штампы, не имеющие ничего общего с действительностью. Нельзя одним цветом рисовать коллективный портрет народа. Мы умеем работать — и много, и умно, и талантливо. Правда, если есть интерес. В нас столько всего намешано… Вспомним, к примеру, Великую Отечественную…

— Перебью Вас, Даниил Александрович, но, на мой взгляд, ссылки на войну не вполне корректны. Это все-таки исключительная, экстремальная ситуация.

— Именно в ней проявляются лучшие и худшие качества, позволяющие понять и народ в целом, и конкретного человека! В бытовой, рутинной повседневности главное увидеть порой трудно. Зря, по-вашему, Толстой в «Войне и мире» писал об отступлении русской армии, а не о ее победе? Лев Николаевич на этом примере решил показать историю страны и черты, присущие русскому человеку.

Но договорю прерванную мысль. Вспомните Великую Отечественную и мощнейшее партизанское движение, подобного которому не знала ни одна страна. Разве людей кто-то силой гнал в лес? Нет, они шли добровольно. Или, допустим, случаи массового героизма на фронтах. Разве это не характеристика народа? Объективно говоря, мы должны были проиграть немцам — по всем параметрам. Но победили, ибо вели справедливую борьбу за родную землю, за национальное достоинство. А вот в Афганистане потерпели поражение, поскольку правда была не с нами. И в чеченской кампании порой сложно уловить логику, понять, чего в действительности добивается федеральная власть. Очень уж мерцающий смысл у всего происходящего. Иногда вроде бы проясняется, а потом болотная ряска опять все затягивает…

— Кое-кто советует ее разогнать, разобравшись с Чечней по-сталински.

— Депортировать народ? Вряд ли у кого-то это получится. Да и казахские степи теперь заграница… Если же говорить всерьез, сегодня методы 1944 года абсолютно неприменимы, что косвенно подтверждает: возрождение сталинизма в подобной форме практически исключено.

— А в иной?

— Нет и еще раз нет! Железный занавес поднят, мы становимся полноценной частью европейского сообщества, а для тоталитаризма закрытость, самоизоляция являются обязательными условиями. Нам удалось настолько интегрироваться в окружающую среду, что мы научились иногда видеть разницу между Старым и Новым Светом!

— И все равно между нами и остальным цивилизованным миром пока лежит дистанция огромного размера.

— Не преувеличивайте. Все не столь страшно, хотя, не спорю, уродливые черты прошлого нет-нет да проявятся. Скажем, искренне ненавижу стукачество, но это позорное явление по-прежнему живо. Оно, признаю, в традициях нашего общества. Впервые масштаб доносительства смог оценить в конце 1950-х, когда из зон стали возвращаться реабилитированные и наружу начали выплывать имена стукачей. Эти люди остались безнаказанными, они соорудили целую систему самооправдания, как-то даже умудрялись отмыться в глазах близких, знакомых… Строго говоря, одна половина наших сограждан стучала на вторую… Слабым утешением может служить и то, что доносительство развито и на Западе. Там законопослушным и добропорядочным гражданином считается тот, кто без колебаний закладывает соседа, припарковавшего машину в неположенном месте или бросившего окурок мимо урны.

— Нет, у нас если уж подставляют, то по-крупному. Штрафом не отделаешься. И ладно бы стучали по делу, а то ведь все больше из зависти.

— Хуже всего, когда завистливым оказывается человек при власти. Сталин попросту убирал тех, к кому приревновал. Известна история, как Мейерхольд сперва впал в немилость, а потом был уничтожен. Началось же все с того, что однажды зал долго аплодировал великому режиссеру стоя. Как можно? Подобных знаков внимания заслуживал Сталин и не кто иной…

— А Вам лично приходилось сталкиваться с доносами?

— С чего бы я их в противном случае так ненавидел? Не люблю об этом говорить.

— И о том, как Ваш, телефон долгие годы прослушивался?

— Это не предмет моей гордости…

— Все же ответьте, нет ли у Вас ощущения, будто возвращаются времена, когда фраза: