— Какой триумф, — сказала она печально, а не цинично. — Он был добр ко мне с детских лет, кормил и одевал меня, не думая, что однажды я стану женщиной. И когда впервые он захотел от меня чего-то большего, чем стряпня или чтение Библии, я отказала ему. Я выказала ему свое отвращение, и думаю, что время от времени это причиняло ему боль. А теперь он умер, и что бы такого случилось, если бы я отдалась ему?
— Тогда в Сассексе было бы два Иуды, — сказал Эндрю с кривой улыбкой.
— А разве это было бы предательством? — размышляла она вслух. — Ведь это было бы совершено ради благой цели, верно?
Эндрю обхватил голову руками.
— Да, — сказал он угрюмо и скорбно, — в этом вся разница.
Она минуту смотрела на него в замешательстве, а затем в жарком протесте вытянула вперед руку.
— Но я не это имела в виду, — воскликнула она, — как ты мог такое подумать? — Она заколебалась. — Я твой друг, — сказала она наконец.
Лицо, которое он поднял к ней, было удивленным, ошеломленным беспримерной доброжелательностью фортуны.
— Если бы я мог поверить в это… — пробормотал он, запинаясь, не веря своему счастью. С неожиданным облегчением он протянул руку, чтобы дотронуться до нее.
— Твой друг, — предостерегающе повторила она.
— О, — протянул он, — виноват. Мой друг, — и уронил руку. — Я не заслуживаю даже этого. — Впервые его слова самоунижения не были повторены насмешливо критиком внутри него. — Если бы я мог хоть как-то исправить… — Он безнадежно махнул рукой.
— А никак нельзя? — спросила она. — Разве ты не можешь пойти и отказаться от всего, что написал таможенникам?
— Я не могу вернуть к жизни убитого, — сказал он. — И если бы даже мог, не думаю, что сделал бы это. Я не могу вернуться к той жизни — насмешки, скандалы, чертово море, мир без конца и края. Даже посреди этого страха и бегства ты дала мне больше покоя, чем я знал с тех пор, как окончил школу.
— Ну, если ты не можешь исправить то, что сделал, иди до конца, — сказала она.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты оказался на стороне закона, — сказала она, — оставайся там. Иди в открытую и дай свидетельские показания против тех, кого они поймали. Ты сделался информатором, так, по крайней мере, можешь открыться.
— Но ты не знаешь, — он, как зачарованный, смотрел на нее, — как это рискованно.
Элизабет засмеялась.
— В этом-то все дело. Неужели ты не понимаешь, что после этого твоего анонимного письма, после бегства, все они, даже тот сумасшедший мальчик, кажутся более мужественными, чем ты?
— Так было всегда, — пробормотал он тихо и печально и снова опустил голову, чтобы не видеть ее горящих энтузиазмом глаз.
Она возбужденно наклонилась к нему.
— Кто из них, — спросила она, — будь он информатором, пошел бы открыто в суд, чтобы сделать себя мишенью и побороть риск?
Он покачал головой:
— Никто бы не пошел, если он в своем уме, — он заколебался и добавил медленно, спотыкаясь на имени, в котором смешались любовь и ненависть, — кроме Карлиона.
— Тогда, — сказала она, — иди в Льюис, в суд присяжных, дай свои свидетельские показания, и ты докажешь себе, что у тебя больше мужества, чем у них.
— Но у меня его нет, — сказал он.
— Ты всё колеблешься, колеблешься, а потом проиграешь, — ответила она. — А ты не можешь закрыть глаза и прыгнуть?
— Нет, нет, — сказал Эндрю. Он вскочил на ноги и в волнении зашагал по комнате. Ты пытаешься меня заставить, а я не хочу, чтобы меня заставляли.
— Я тебя не заставляю. Чего ради? Разве тебе самому не хочется открыться?
— Ты не понимаешь! — с внезапной яростью закричал он. Его сентиментальное мелодраматическое «я», которое страстно желало сердечной материнской защиты, прижалось спиной к стене и издало прежний крик пронзительного отчаяния. Он знал, что что-то в нем откликается на ее призыв, и боялся. — Я не могу, не могу, не могу, — сказал он.
— Но подумай, — сказала она, пристально следя за всеми его передвижениями, — чтобы избавиться от этого…
Неожиданно он остановился и повернулся прямо к ней.
— Этого… — сказал он. — Но это — рай. — Он подошел немного ближе. — Если бы мне следовало перестать колебаться и прыгнуть, — продолжал он торопливо, — то я мог бы сделать и кое-что получше, чем идти в Льюис.
— Получше? — повторила она с мягкой насмешкой.
— Почему ты все время повторяешь слова? — сердито сказал он. — От этого можно сойти с ума. Сидишь здесь невозмутимая, собранная, спокойная. О, я возненавидел бы тебя, если бы не любил.
— Ты — сумасшедший, — сказала она.
Он подошел ближе.
— Допустим, я последую твоему совету — больше не колебаться, — сердито проговорил он, как будто действительно возненавидел ее. — Я хочу тебя. Почему бы мне не взять тебя?
Элизабет засмеялась.
— Потому что ты всегда будешь колебаться, — сказала она. — Я проверила. Я на тебя махнула рукой.
— И поэтому я тебя не трону, не так ли? — Дыхание Эндрю переросло во всхлипывание, он почувствовал, что его последняя опора рухнула и над ее обломками показалось пугающее будущее. — Ты ошибаешься. Я докажу, что ты ошибаешься. Я пойду в Льюис. — Он испугался, когда слово «Льюис» сорвалось у него с языка. Он нанес еще один безнадежный удар по пугающему будущему. — Запомни, — сказал он, — я больше ничего не обещаю. Я пойду в Льюис и посмотрю. Я не обещаю, что пойду в суд.
Элизабет издала слабый усталый вздох и встала со стула.
— Тебе завтра предстоит долгий путь, — сказала она, — ты должен поспать. — Она посмотрела на него с легким недоверием, и это ему польстило. Он воспринял его как знак того, что уже частично убедил ее. Неожиданно он почувствовал гордость и поверил в свое решение и был счастливее, чем когда-либо за многие годы.
— Я пойду спать туда, где спал прошлой ночью, — сказал он.
Она подошла к окну и задернула штору.
— Туман ушел, — сказала она. — Небо совершенно чистое, и я увижу шесть звезд. — Она открыла маленькую дверь у камина и встала на нижнюю ступеньку лестницы. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Эндрю разбудила волна золотого света. Некоторое время он лежал, не сознавая ничего, кроме тепла. Где-то далеко, вне рассудка, тревожные дела грызли его, подобно выводку мышей. Загипнотизированный и
